Дверь зимовья была чуть приоткрыта. Глебу показалось, что в щели между старыми, рассохшимися поленьями, из которых была сколочена дверь, что-то смутно белеет. Он тщательно прицелился в это белесое пятно и спустил курок. Он отлично видел, что попал, пуля задела одно из поленьев, оставив на нем продолговатый светлый скол, взлетело облачко древесной трухи, а в том, что Сиверов принял за физиономию притаившегося внутри маньяка, возникло хорошо различимое в прицел черное отверстие.
— Правильно, — с приглушенным сарказмом произнесла Горобец, — рассчитывать на внезапность и в самом деле было глупо.
— Мне показалось, что за дверью кто-то стоит, — слегка пристыженно ответил Глеб.
— Думаю, это карта района, — сказал Возчиков. — Андрей Николаевич прибил ее к двери, во-первых, для создания уюта, а во-вторых, чтобы в щели не так сильно дуло.
Глеб промолчал. У него возникло странное ощущение: эти двое как будто насмехались над ним. Обычно он действовал так, как считал нужным, не заботясь о мнении окружающих. Слепой был избавлен от большинства обычных комплексов, и чьи-то там насмешки, как правило, оставляли его абсолютно равнодушным. Но в данном случае нотки тщательно замаскированной иронии, не столько звучавшие, сколько угадывавшиеся в словах Возчикова, насторожили Глеба. С чего это доктора наук вдруг потянуло на юмор? Правда, с этими интеллигентами всегда так: вечно они не умеют держать язык за зубами, вечно зубоскалят в самое неподходящее время, а потом, опять же, обижаются: их-де неправильно поняли, а то и не поняли вовсе. Не сумели, видите ли, по достоинству оценить изящество стиля…
Сиверов снял, и положил на землю рюкзак, забросил винтовку за спину, вынул из кобуры пистолет и стал неторопливо спускаться по склону, привычно держась под прикрытием деревьев и непрерывно озирая окрестности. Подкрадываться к зимовью на цыпочках не имело смысла: вряд ли Андрей Горобец, даже если он находился внутри, спал или занимался какими-то повседневными делами, зная, что к нему вот-вот прибудут гости. Евгения Игоревна напрасно иронизировала: после вчерашней перестрелки с использованием всех видов стрелкового оружия рассчитывать на внезапность своего появления им действительно не приходилось. На что они могли твердо рассчитывать, так это еще на одну засаду. Но засады не было, и это все сильнее беспокоило Глеба. Если маньяк не хотел, чтобы они добрались до его логова и получили доказательства совершенных им чудовищных преступлений, ему давно следовало хоть что-то предпринять. Вон оно, логово, как на ладони, и искомые доказательства торчат на самом виду, а вокруг по-прежнему ничего не происходит. Птички поют, бабочки порхают, солнышко греет, дятел где-то стучит…
Некоторое время Глеб мужественно боролся с желанием сейчас же, не медля ни секунды, броситься на землю и откатиться в сторону. Он почти физически ощущал у себя на лбу перекрестие прицела, которое медленно перемещалось, как ползающая по коже муха, — даже щекотно было, и хотелось отмахнуться. Если он продолжал идти вперед, сохраняя видимость полного спокойствия и соблюдая лишь самые простые меры предосторожности, так только потому, что знал: вилять и прятаться бесполезно, когда понятия не имеешь, откуда следует ждать опасности. К тому же что-то подсказывало ему, что в данный момент реальная опасность, скорее всего, отсутствует и что смотреть ему следует не столько по сторонам, сколько под ноги, дабы не задеть растяжку или не провалиться в замаскированную яму-ловушку.
Вокруг по-прежнему ничего не происходило. Напряжение нарастало, и вскоре Глебу стало казаться, что даже воздух вибрирует, тихонько гудя, как будто прямо у него над головой проходила высоковольтная ЛЭП. «Ну что же ты тянешь? — мысленно обратился Сиверов к невидимому противнику. — Покажись, устрой пальбу, выскочи из кустов с тесаком в руке — сделай что угодно, только кончай эту игру в прятки! Я ведь тебя все равно найду, так зачем впустую тратить время?»
Ему подумалось, что маньяк мог давным-давно покинуть эти места, поняв, что игра зашла чересчур далеко. Логика, здравый смысл, целесообразность и последовательность поступков не всегда присущи даже нормальному, психически здоровому человеку, не говоря уже о маньяке. Но иногда и у клинических шизофреников случаются просветления: что-нибудь в этом роде могло произойти и с Андреем Горобцом. Проснулся однажды утром, огляделся по сторонам, понял, что натворил, и решил уносить ноги, пока цел. Россия — большая страна, и она не одна на свете, так что куда бежать — не такой уж сложный вопрос. «Хуже, если он решил сдаться и понести справедливое наказание, — подумал Глеб. — Или, того хлестче, попросить у суда оказать ему психиатрическую помощь… Что, спрашивается, я должен тогда делать с ним?»
Он представил себе, как Горобец спокойно выходит из зимовья с поднятыми над головой руками и кричит: «Не стреляйте, я сдаюсь!» Или сидит, скорчившись, в самом темном углу своей избушки на курьих ножках и, заливаясь слезами, ждет, когда за ним придут и отведут его, больного и несчастного, к доброму доктору. И как быть тогда? Стрелять? Вроде нельзя. Неловко как-то… Брать за руку и вести через тайгу к этому самому доктору? Опять не спать ночей, опасаясь, как бы этот бедный больной не вцепился кому-нибудь зубами в глотку? Нет уж, слуга покорный… Но нельзя же, в самом деле, просто взять и пристрелить безоружного человека на глазах у двоих свидетелей!
— О чем ты думаешь? — неожиданно спросила Евгения Игоревна, которая, оказывается, уже некоторое время шла почти рядом с ним, прямо за правым плечом, с карабином наперевес.
— О том, что проще всего мне сейчас было бы пристрелить вас обоих к дьяволу и спокойно отправиться восвояси, — честно ответил Глеб. — И никаких тайн, и никаких загадок, и никакой ответственности! Твой Корнеев даже не будет знать, жив я или умер вместе с вами. Вот зачем, скажи на милость, я с вами нянчусь? Меня жена дома ждет, скучает…
Он обернулся. Возчиков испуганно хлопал на него глазами, которые сквозь линзы очков казались непомерно большими. Евгения Игоревна задумчиво улыбалась.
— Жена ждет… — повторила она. — Ну, и как же ты явишься к жене, застрелив двоих ни в чем не повинных людей.
— Впервой, что ли? — огрызнулся Глеб. — И потом, на вас не написано, повинные вы или неповинные…
— Это факт, — согласилась Горобец.
Глеб снова покосился на Возчикова. Ему вдруг пришло в голову, что драматическое появление одичавшего за год скитаний по тайге доктора биологических наук могло быть хорошо разыгранным спектаклем. А вдруг они с Андреем Горобцом действуют заодно? В самом деле, неужто ловкий, решительный и жестокий маньяк, сумевший в одиночку отправить на тот свет целую кучу таких же решительных, неглупых, жестоких и притом хорошо вооруженных мужчин, не сумел отыскать и прибрать к ногтю хлипкого безоружного очкарика? Правда, очкарик, по его собственным словам, за этот год приобрел недурной опыт партизанской войны, да и раньше, как-никак, был специалистом по крупным хищникам, а не по английским дифтонгам или, к примеру, взаимодействию звезд и диффузной материи в открытом космосе. Кое-какие шансы выжить у него, конечно, были, но все-таки Глеб решил не спускать с него глаз, пока вся эта история не закончится. А то ведь треснет сзади по затылку, пока ты будешь выслеживать его напарника, и дело в шляпе — ужин доставлен прямо на дом, можно приступать к приему пищи…
По мере того как местность под их ногами постепенно выравнивалась, незаметно переходя в заросшее сочным молодым разнотравьем дно распадка, Глеб начинал ощущать запах этого нехорошего места. Поначалу почти незаметный, запах этот постепенно усиливался, становился гуще, отвратительнее, невыносимее, а вскоре к нему добавился звук — басовитое жужжание тысяч изумрудных и синих мух, густо облепивших торчавшие на шестах жуткие украшения. Тошнотворная вонь разложения достигла такой концентрации, что Глебу захотелось обернуть лицо носовым платком, К сожалению, отвлекаться на подобные «мелочи» он просто не имел права и потому ограничился тем, что прижал платок к носу левой рукой прямо поверх накомарника. Дышать стало немного легче, хотя эффект был скорее психологический: по крайней мере, исчезло неприятное ощущение, что при каждом вдохе в организм проникают частицы липкой, испускающей этот непереносимый смрад дряни.