Выбрать главу

— Кажется, не ограблено, — прошептал Алексей Петрович.

Камера оказалась просто пещерой в земле, даже без бревенчатой крыши. Это меня слегка встревожило: а вдруг мы опять промахнулись и наткнулись на погребение какого-то кочевого или царского скифа? Их катакомбы без бревенчатых стен встречаются порой и в здешних краях.

Мы протянули в камеру кабель и установили несколько сильных ламп. Стало светло. Можно было начать разбивку пола на квадраты и детально изучать находки.

Но строители нас остановили:

— Как хотите, а пока мы здесь, то отвечаем за технику безопасности подземных работ. Дайте нам сначала укрепить кровлю над камерой, чтобы она не обвалилась. Не беспокойтесь, все сделаем быстро и скелетов не потревожим.

Хотя Савосин и возражал, я согласился с инженерами. Конечно, они были правы. Ведь мы не раскапывали погребение, как обычно, срыв сначала курганную насыпь и спускаясь постепенно в погребальную камеру сверху. Вся толща кургана оставалась над нами. И хотя эта земля уплотнилась, слежалась за века, все равно могла обрушиться нам на головы.

Строители под наблюдением все время покрикивавшего на них Савосина за один день покрыли весь свод погребальной камеры синтетическим чудо-клеем. По их словам, он должен был сделать землю «крепче камня», и мы смогли приступить к работе.

В камере оказалось несколько погребений. Здесь, видимо, были похоронены слуги, вынужденные сопровождать своего господина в загробном путешествии. У самого входа в камеру, загороженного остатками древней повозки, покоился, несомненно, конюх. У него не было никаких украшений, только скромный железный браслет на запястье. Рядом лежал уздечный набор с простыми бронзовыми удилами, костяными псалиями с головками лосей на концах и очень интересным серебряным налобником: словно кружево из оленьих голов с причудливо переплетенными рогами.

В противоположной стене была устроена неглубокая ниша. Вдоль ее стенки выстроились глиняные горшки и бронзовые котлы с ручками, чем-то напоминавшие глиняные рукомойники, сохранившиеся еще кое-где в деревнях. В одном из них мы нашли несколько костей — как потом выяснилось, бараньих, медную черпалку-ковшичек и заостренный железный стержень для вынимания мяса. Видимо, котел поставили в могилу с жертвенной пищей. Рядом лежали медное ситечко с изящно выгнутой длинной ручкой и бронзовая закопченная сковородка — полный набор посуды для похороненной тут же поварихи.

Конюху было лет восемнадцать-двадцать, когда его убили, поварихе и того меньше.

Два других спутника, отправленных вместе с хозяином в бесконечное странствие, оказались постарше. Один из них, видимо, был при жизни плотником. Возле его скелета лежали бронзовое тесло, широкая втульчатая стамеска, конический толстый пробойник и массивный топор-колун. Все инструменты были побиты, подержаны, носили следы долгой работы, особенно колун — весь в глубоких вмятинах.

— А топор-то точно такой же, как и у строителя на вазе, — многозначительно отметил ничего не упускающий Савосин.

Но окончательное подтверждение тому, что мы отыскали, наконец родину Золотого Оленя, дали предметы, обнаруженные возле скелета, лежавшего в соседней неглубокой нише.

Здесь был похоронен явно не просто рядовой кузнец, а мастер художественной обработки металла, торевт. Возле него тоже лежали инструменты: три каменные литейные формы, две матрицы, пробойники и зубила разных размеров, молот-пуансон, служивший для ковки каких-то небольших, с ноготь величиной, тонких металлических пластинок, похожих на чешуйки. Назначения их мы сначала не поняли. По многим признакам было видно, что мастер сам изготовил для себя эти затейливые инструменты и отличался хорошей выдумкой и большой изобретательностью.

Одна из форм предназначалась для отливки рукояток мечей, украшенных фигурками скачущих оленей и гонящихся за ними львов, две другие — для отливки бронзовых котлов. К их стенкам прикипело несколько капелек бронзы и железа.

Еще интереснее были матрицы, отлитые из бронзы, видимо, по какой-то восковой модели На них накладывался тонкий золотой лист, и на нем оттискивалось изображение. Потом эту обкладку прибивали тонкими золотыми же гвоздиками к деревянной основе горита — футляра для лука — или прикрепляли прочными крючками к щиту.

На одной матрице были хорошо видны в лупу крошечные фигурки разных животных. Видимо, с нее штамповали золотые бляшки. Она порядком стерлась от частого и давнего применения. А на другой…

Я даже не сразу поверил своим глазам: неужели держу в руках неоспоримое доказательство того, что мы нашли наконец родину Золотого Оленя?! На другой матрице, несомненно, было изображение именно того красавца, чью копию, так талантливо сделанную Рачиком, мы нашли в Матвеевке.

Значит, мы склонялись над прахом мастера, который его сделал?!

И мастер этот, и все находившиеся в могиле, видимо, были задушены. Ужасный обычай. Хотя, судя по словам Геродота и данным раскопок, многие принимали такую смерть добровольно, чтобы сопровождать своего владыку в загробный мир. Во всяком случае, скифов больше страшила не смерть, а опасность остаться непогребенным где-нибудь в чужих краях и тем самым лишиться возможности отправиться в счастливый загробный мир вечных пиршеств среди раздолья небесных кочевий без верных слуг и необходимых для дальней дороги вещей. Поэтому они и стремились непременно устроить своим воинам хотя бы ложные погребения — кенотафы, какое мы нашли тут прошлым летом.

Легко ли нам теперь по случайным, разрозненным находкам представить обычаи, поверья и мысли давно исчезнувших людей?

Литейные формочки и особенно матрицы, положенные в могилу принесенного в жертву замечательного мастера, были совершенно бесценны. Они не только как бы позволяли нам заглянуть в его мастерскую, но и устраняли последние сомнения: конечно, именно из нее вышел Золотой Олень, чтобы отправиться в запутанное и богатое всякими приключениями странствие по белу свету, растянувшееся на много веков.

— Жаль, Авенир Павлович не приехал, вот бы обрадовался, — сказал Клименко. — Напишу ему сегодня.

Я же помчался на почту и дал длинную телеграмму профессору Казанскому. В этом году, к счастью, он вел раскопки со студентами и аспирантами неподалеку от нас, под Мелитополем.

Олег Антонович примчался на запыленном «газике» уже на следующий день. Ничего не слыша и не замечая вокруг, он, торопливо пожав руки мне, Савосину, Клименко и всем, кто попался на пути, ринулся в штольню.

Забыв обо всем на свете, он чуть не на коленях обследовал камеру, осторожно и нежно прикасаясь к древним сосудам, бронзовым котлам, матрицам.

Только все тщательно осмотрев, Олег Антонович выбрался на поверхность, вымыл руки, прямо-таки рухнул от усталости на подставленный складной стул и начал раскуривать трубку. Руки у него дрожали от волнения.

— Олег Антонович, может, душ примете? — предложил я.

— А у вас даже душ есть? Молодцы. Богато живете. Не откажусь. Дай только немного прийти в себя.

Но вместо того чтобы хоть немного отдохнуть, он тут же начал размышлять вслух:

— Погребение, нет слов, интереснейшее и полностью подтверждает твою правоту. Конечно, это скифское погребение. Но немало и признаков того, что племя оседлое, не кочевое — сдается мне, именно то, что изображено в сценках на вазе. И пожалуй, действительно, потомки местных, а не пришлых племен. Вот Тереножкин обрадуется, — вздохнув, ревниво добавил Олег Антонович.

Я прекрасно понимал его чувства. Легко ли было ему согласиться, что правильной оказалась чужая гипотеза, против которой он возражал со всей своей энергией и напористостью? Но я уже писал, что Казанский умел признавать ошибочность своих взглядов, выше всего ставя и ценя истину.

Разговоры о находках и, разумеется, споры продолжались и за обедом, и вечером в походном клубе у костра. Послушать их любили многие из селян — и старики, и молодежь, и люди среднего возраста. Нередко, хоть ненадолго, заглядывал и Непорожний. Пришел, конечно, он и сегодня, присел в сторонке.