— Какие там отношения! — взметнулась она. — Первую жену бросил! Знаете про неё?
— Ну это было давно…
— Всё ж таки бросил! В счёт идёт.
— Идёт, — согласился Рябинин.
— А любовницу завёл? Хотя я живу далеко, но всё хорошо вижу.
— Откуда вы знаете про любовницу? И про жену?
— Как откуда? От дочки. Только на людях делали вид, что любовь да согласие. А дома скандал за скандалом. Говорила я: сходи в райком, с ним бы, с миленьким, быстро по этой линии разделались…
— Свидетели говорят, что скандалы начинала жена, — с трудом перебил Рябинин.
— А какая жена потерпит разврат? — крикнула она так, что Рябинин слегка отпрянул.
— Скажите, — вдруг дьявол надоумил его, — адрес любовницы вы нашли для дочки?
— А что ж — сидеть сложа руки? — опять крикнула она.
— Конечно-конечно, — успокоил он её.
Перед ним была потерпевшая, у которой убили дочь. В таких случаях родители редко питали к нему симпатию, а случалось, что в горе и ненависти не видели большой разницы между преступником и следователем, как родственники умершего на операции частенько считают причиной смерти хирурга, а не болезнь. Поэтому Рябинин обращался с потерпевшими, как с душевнобольными.
— Почему этот бандит не арестован? — опять повторила она.
— Вот разберёмся…
— Чего тут разбираться! Убили человека, а они всё разбираются!
— Скажите, — осторожно начал Рябинин, — развратом вы называете любовницу или ещё что-то?
— И любовницу называю, и ещё кое-что. Натура у него развратная. Приличные мужья после работы обедают дома, а он в ресторан прётся…
— Ну и что? — неосторожно вырвалось у Рябинина.
— Как «ну и что»?! А вы знаете, что у него в кабинете спиртное стоит? Кто придёт, он первым делом выпить даст и сам пропустит. Работягу за маленькую в дружину ведут! А он по напёрсточку нанюхается за день, глазки замасленеют — и начнёт бабам руки целовать.
— Ну и что? — опять не сдержался Рябинин и тут же пожалел.
Мать Ватунской слегка отшатнулась — то ли для прыжка, то ли чтобы рассмотреть следователя получше. Её взгляд, воспалённый ненавистью, впился ему прямо в душу. Он хлопал глазами и ждал, что она сделает: пойдёт к прокурору жаловаться или даст ему оплеуху.
— Мы понимаем, где тут собака зарыта, — неожиданно тихо сказала она. — Хорошо понимаем! Ватунский — большой начальник, и надо всё сделать втихую, чтобы шито-крыто. Но не получится! Молод ещё! Я не таких видела! Да за свою дочку я сама вот этими трудовыми руками всем головы отвинчу!
Она вскочила со стула, и теперь отшатнулся Рябинин. Стеклянные горошинки на воротнике растеклись, и мех облезло торчал мокрыми хвостиками. Женщина бросилась к двери и так ею шарахнула, что у Рябинина заныли зубы, зарябила вода в графине и запахло штукатуркой.
— Что у тебя случилось? — тут же заглянул Юрков.
Он хотел помочь товарищу, но его глаза подсвечивались тем подозрительным ожиданием, которое всегда у него появлялось при виде Рябинина.
— Да вот сейф упал, — грустно признался Рябинин.
— Он же стоит, — ещё подозрительнее удивился Юрков.
— Я его поднял, вот и стоит.
Юрков глянул на многопудовый сейф и прищурился. Рябинин невозмутимо поблёскивал очками.
— Шуточки всё отпускаешь?
— Откровенно говоря, тётку я тут одну отлупил.
Это уже чёрт, который сидит в каждом человеке рядом с ангелом, дёрнул его за язык. Зря дёргал, потому что большой грех шутить с не понимающими юмора. Но того самого чёрта, который сидел рядом с ангелом, как раз и подмывало шутить с непонимающими.
Юрков неопределённо хмыкнул с вполне определённым смыслом и хлопнул дверью — не так сильно, как мать погибшей: зубы не заныли, но штукатуркой запахло.
И опять где-то в желудке свернулась клубком тоска…
Эта женщина наверняка пойдёт к прокурору города, в горком партии, поедет в Москву — она всюду пойдёт. И её все поймут как мать. Как мать её понимал и Рябинин, но не понимал как человека. В этом кабинете людей с горем много перебывало, но вели они себя по-человечески. Может быть, в этом и заключается звание человека — всегда оставаться им, даже в беде?
Но откуда эта тоска ползёт, как серый туман по болоту? Не боялся он жалобы, — их писано-переписано на него. Угрозы? Но следователь привык к ним. Может, оскорбление? Но он сразу простил ей, как всё прощают матерям. В конце концов любой потерпевший имеет право предъявить строгий счёт юридическим органам. Тогда что же? Тоска, и запах штукатурки, и хлопнувшая за Юрковым дверь. Запах и Юрков — вот откуда эта болотная тоска.