Её не было, словно она растворилась в воздухе вместе со своими оригинальными духами, которыми ещё пахло. А может, пахнул халатик, брошенный на стул.
На второй день Рябинин сидел у себя в кабинете и смотрел в тусклое мутное небо — кусок неба, потому что в городе небо только кусками. Дождя не было, но облака набухли и ползли упорно, набухая всё больше.
Инспектор ёрзал на стуле, хотел сесть поудобнее, и всё никак не получалось. Бывают в жизни такие неудобные стулья, на которых ушлые люди долго не сидят. Работники приходили в уголовный розыск и уходили, ошарашенные темпом, стилем и спецификой; уходили, ничего не увидев, кроме мотания по городу и бессонных ночей; уходили в отделы сбыта и кадров, переучивались, устраивались — уходили, как туристы из музея. Оставались прирождённые сыщики. И сидели на этих жёстких неудобных стульях, которые они, и сами не зная почему, не променяли ни на какие бы кресла. Но сидеть было неудобно. Стул скрипел, скользил по полу, будто хотел вырваться из-под инспектора.
— Да не ломай ты мебель, — ворчливо бросил Рябинин.
— Сергей Георгиевич, ну чего ты на меня взъелся!? Отвыкли мы от старых домов и от чёрных лестниц! Не могу же я всё предвидеть…
Рябинин словно ждал этих слов — молчавшего ругать труднее. Он вскочил и пробежался по своему трёхметровому кабинету.
— С вытрезвителем, Вадим, я тебе ни слова не сказал. Там ошибиться мог каждый. Но тут! Уже знал, с кем имеешь дело! Чёрт с ней, с чёрной лестницей… Почему оставил одну переодеваться?!
— Женщина ведь.
— Понятую бы посадил в кухне, дворничиху. А деньги? Мы их не нашли. Значит, взяла с собой.
— Кофту и юбку я проверил.
— А лифчик ты проверил? А кухню ты проверил, прежде чем пускать её? Интересно, что тебе сказал начальник уголовного розыска?
— Неприличное слово, Сергей Георгиевич, — вздохнул Петельников.
Инспектор сидел розовый и чем-то непохожий на себя. Следователь замолчал, пытаясь понять, чего же не хватает Петельникову… Самоуверенности. Он потерял самоуверенность, которую обычно носил на себе, как значок. И она шла к нему — вот что странно.
Рябинин кашлянул, чтобы перейти на другой тон, и сказал уже спокойно:
— Чего я злюсь, Вадим… Такой случай больше не представится. Как её теперь ловить? Жди, когда и где она всплывёт…
— Теперь мы знаем её фамилию. Карпинская Любовь Семёновна, двадцать восемь лет…
— А что толку? Прописываться она же не будет.
Петельников медленно и невкусно закурил. Рябинин ощутил его горечь на своих губах, но всё-таки не удержался:
— Глаз-то должен быть у тебя зоркий… На кухонной стене висит ковёр… Но кто вешает на кухне ковры?
— Мало ли… Безвкусица, — вяло возразил Петельников.
— Хотя бы вспомнил «Золотой ключик», картину у папы Карло, под которой была дверь. Впрочем, чего я ворчу — у тебя начальник есть. А мне вынь её да положь.
Петельников сунул руку в широкий карман плаща и действительно вынул и положил катушку с магнитофонной плёнкой.
— Вот, в порядке компенсации.
— Где записали?
— В такси.
Рябинин открыл нижнее отделение сейфа и достал портативный магнитофон. По обыкновению, тот ему не давался, как и всякая техника вообще. Он крутил, щёлкал кнопками, чертыхался и делал вид, что тот неисправен. Петельников встал, лениво протянул длинные руки, незримо отстранив следователя. Магнитофон сразу гуднул и дёрнулся катушками. Сквозь скрип и шум, как из космоса, послышались голоса:
«— Понимаешь… Ты мне с первого взгляда пришлась… Один к одному…
— Как это: один к одному?
— Ну, в смысле, раз на раз не приходится.
— Вот теперь понятно. Ты только сиди прямо.
— Курикин сидит, стоит, ходит… живёт… прямо. У тебя хата приличная?
— Для тебя сойдёт.
— А выпить найдётся?
— Ты же в ресторане взял.
— Ты мне сразу… один к одному…
— Понятно: раз на раз. Только не хватай в общественном месте.
— Ты Курикина пойми… У меня жена номер четыре…
— Ясно. А ты, как в ботинках, гони до сорок третьего номера.
— …Оказалась хуже трёх, вместе взятых.
— Чего ж так?
— На почве семейной неурядицы. Смазливая, но тупая. Живу с ней и чувствую — обрастаю собачьей шерстью.
— Дети-то у вас есть?
— Двое. Но я с ней ничего общего не имел.
— Все вы не имели.
— Скажи, ты меня в данный момент уважаешь?
— Вылезай, философ…»
Что-то заскрежетало, звякнуло, и пошёл ровный бессловесный шумок.
— Да, маловато, — сказал Рябинин.
— Всё-таки, — пытался хоть в этом сохранить позиции Петельников.