«Вот это люди — как полагается», — подумал даже разомлевший от приветливых слов Ефим Григорьевич и хотел было уйти, чтобы не мешать. Но Коржев предложил ему остаться послушать сообщения директоров МТС. Ефим Григорьевич согласился и просидел рядом с начальником райземотдела на диване все заседание, длившееся почти три часа. Впрочем, ему не было скучно. Во-первых, льстило, что он присутствует на важном совещании самых ответственных людей района, а во-вторых, он в последнее время считал себя одним из передовых деятелей своего колхоза и то, что говорилось, наматывал себе на ус, чтобы при случае козырнуть у себя в Новожиловке осведомленностью.
Кроме того, пока шло заседание, Ефим Григорьевич выпил шесть стаканов чаю и на крыльцо райкома вышел распарившийся и благодушный. На вопрос Евтихия, удивленного столь долгим пребыванием Чивилихина в кабинете секретаря, ответил скромно:
— Кое-какие текущие мероприятия обсуждали. — И, покосившись на Грехалова, закруглил разговор фразой, понравившейся ему в выступлении Коржева: — Все хотят возглавлять, а ведь надо кому-то и работать. Руками двигать надо, дорогие товарищи!
— Да, да, да, — поспешно согласился Евтихий и пошел вслед за Ефимом Григорьевичем к розвальням. Уже усаживаясь, спросил, как бы между прочим, без интереса: — А как насчет вашего дела? Поговорили?
— Стану я о пустяках разговаривать в таком месте!.. Кто отец Настасье — Коржев или я?
— Безусловно, вы.
— В этом и весь разговор!
Уже подъезжая к Новожиловке, Ефим Григорьевич принял окончательное решение — не наказывать непокорную дочь, а лишь рассудительно, по-отцовски с ней побеседовать. Он был уверен, что Настя утром, боясь его гнева, укрылась где-нибудь у соседей, а сейчас трепетно поджидает его возвращения домой.
Но Ефим Григорьевич ошибся.
Дома его поджидали вдова Антонида и Клавдия Жерехова. Они пришли еще засветло, привели в порядок избу, истопили печь, обиходили корову, а сейчас сидели обе за шитьем и вели неторопливые женские разговоры.
— Кабы Настя меня так понимала, как я ее, — говорила Антонида, подшивая к платью басочку. — А то она, глупая, думает, что я поперек дороги стану, своим подолом счастье ей загорожу.
— Есть, значит, к тому причина, Антонида Петровна, — Клавдия, не поднимая от шитья головы, взглянула на вдову, но, увидав, что та бросила шить и повернулась в ее сторону, вновь прилежно стала накладывать стежки.
— Не дай тебе бог узнать такой причины, Клаша! — У Антониды от неожиданно накатившейся злой слезы заблестели глаза. — Да легче до сорока лет в девках просидеть, чем в тридцать безмужней бабой остаться! Ну, кому я нужна такая?.. Молодому разве что побаловаться, а старику… На кой черт они мне сдались, тот же Ефимка… Тьфу!
Клаша тоже оторвалась от шитья, с изумлением взглянула на Антониду.
— А зачем приучаешь к себе?
— Кого?
— Да хоть бы и Ефима Григорьевича. Или…
— А зачем меня бог бабой сотворил? — Антонида обеими руками сдавила свою тугую грудь. Но, увидав смущение на лице Клавдии, и сама смутилась оттого, что сказала девушке такие слова. Снова низко склонилась над шитьем. Обе на некоторое время усердно занялись работой.
— Сергей-то тебе пишет? — вновь нарушила молчание Антонида.
— Нет. Забыл небось.
— С чего же это у него память отшибло?
— Гордые, видно, они, герои, — отозвалась Клавдия почти шепотом.
Антонида вновь оторвалась от шитья. Заговорила громко и сердито:
— И как это вы, барышни, дешево себя цените? Да разве ты плохая невеста?.. Веселая, здоровая и премию вон какую по телятам получила. Чего ж ему еще надо, персидскую княжну?.. Ты, Клаша, так вопрос ставь: ну, Сергей Ефимович, поскольку ты оказался героем, я согласна пойти за тебя. Но уговор — чтобы и в дальнейшем ты не уронил этого звания!
Клавдия рассмеялась. Одобрительно взглянула на Антониду своими темными, не по-девичьи беспокойными глазами.
— Мне бы твой ум да сноровку, Антонида Петровна.
— Не торопись. Поживешь с мое, такая же будешь. Да и сейчас я тебя рядом с Настасьей не поставлю.
— Ну что ты, что ты, — обиделась за подругу Клавдия.
— Не поставлю!.. Эко золото — живет при отце и, кроме его сподников, коровьего хвоста да горшков, дела не знает!
— Чем же она виноватая?
— Характером! Да я бы такого родителя…
Антонида не докончила, так как в сенях раздались шаги и в избу вошел сам родитель.
— Легок ты на помине, — улыбнулась Антонида, откладывая в сторону шитье. А смутившаяся Клавдия поспешно поднялась с табурета.