— Эх, не ко времени с волками канитель затеяли…
Настя тоже собиралась сходить в Новожиловку, проведать дом и отца, и потому нервничала всю неделю. А в субботу с утра так разволновалась, что почувствовала себя совсем разбитой, больной. И когда охотники уже собрались, вдруг передумала.
— Идите сами, а я уж завтра с утречка налажусь. Студено сегодня, может, за ночь потеплеет.
Настю уговаривали все по очереди, кроме Семена Лосева. Даже сам бригадир сказал:
— Чудно ты поступаешь, Настасья Ефимовна. Иди-ко. Погуляешь на людях, с секретарем райкома повидаешься, а то небось наскучило тут с нами. И папаше давно пора оказать уважение.
Но Настя не поддалась на уговоры, не пошла.
Охотники ушли еще засветло. А вскоре после их ухода в охотницкой избе снова появился Борис Иванович Ложкин. И опять его объемистый промысловый мешок оказался доверху набитым бутылками водки. Увидев в дверях высокую фигуру Бориса Ивановича, Настя даже вздрогнула. Молча поклонилась в ответ на его радушное приветствие, ушла к себе за занавеску и, не раздеваясь, прилегла на топчан.
Настя долго лежала, затаившись в своем теплом полутемном убежище, и слушала, как Борис Иванович обстоятельно рассказывал брату о том, что финское правительство прислало своих представителей с просьбой о перемирии. Значит, ненужной войне подходит конец.
Это известие хотя и обрадовало девушку, но не вывело из состояния внутренней подавленности и беспокойства. Настя все время ждала, что бригадир расскажет брату о том, как она спрятала от охотников водку, но Кирилл Иванович об этом даже словечком не обмолвился.
Потом Кирилл, видимо, не желая тревожить Настю, сам собрал на стол, и братья выпили, не по-дурному, а в меру. Разговор перешел на дела районные и колхозные. Дважды оба выходили покурить в сени. Уже засыпая, Настя слышала, как Борис Иванович уговаривал брата бросить все и перебраться в район.
— В колхозе нужны руководители шибко партейные — вроде Ваньки Никифорова. А таких, как мы с тобой, разве здесь оценят?
«Еще как оценят!» — сердито подумала засыпавшая Настя.
20
Утро этого богатого событиями дня выдалось на редкость погожее. По-весеннему легко и весело вставало из-за таежных увалов солнышко, приветствуя лучистым теплом застывшую землю. С первыми же его лучами озабоченно зачирикали в застрехах воробьи, спозаранок высыпали на улицу ребятишки. Раньше обычного поднялись и взрослые. А головинцы еще до свету стали на лыжи и ушли обкладывать Лосиную падь.
Попозже стали прибывать гости из соседних деревень, многие приходили на лыжах, с ружьями. Из отдаленной правобережной деревни Вахруши колхозники приехали на двух парах с бубенцами и лентами, как на свадьбу или на выборы. И настроение у народа было праздничное. До глубины сердца обрадовало всех колхозников известие о том, что с Финляндией заключено перемирие. В каждой избе можно было слышать такие разговоры:
«Давно бы так-то по-хорошему… Или не понимают ихние министры да генералы, что силой да угрозой нас не запутаешь. Сколько крови зря выпустили».
Правда, некоторых новожиловцев заключенное перемирие не удовлетворило.
Так, например, Егор Головин сказал Никифорову:
— Нашему брату, конечно, трудновато во всей мировой политике разобраться, но, думается, что не в Финляндии самое зло. И я, на мой характер, еще кой-кого прочесал бы частым гребнем. Репей, если его с корнем не выдерешь, опять ростки пустит.
— Жалко, тебя не спросили! — насмешливо улыбнулся в ответ Никифоров, но сразу стал серьезным. — Мы ведь не с народом финским воевали, Егор Васильевич! И доказали это всему миру!.. А вот если и в других странах фашисты этого не поймут, ну что ж — нам, как говорится, не привыкать… Эх, денек-то какой знаменитый! — Никифоров поглядел вдоль улицы, празднично освещенной солнцем, усеянной принарядившейся молодежью, звучащей звонкими голосами, песнями.