Впрочем, Васена уже испытала усладу супружества. Когда девушке исполнилось только семнадцать лет, зрелого возраста вдовец — колхозный бухгалтер Артемий Иванович Колупаев — уговорил, по старинному заведению, пойти в дом Васены сватьей ни более ни менее как знатную доярку и депутата Верховного Совета республики Марию Никитичну Гуськову. А Васена — чи по молодости, чи сдуру — возьми и согласись.
Правда, и родители невесты — колхозный конюх Федор Иванович Луковцев и его необхватная супружница (в мать, в мать задалась Васена!) — не только не воспрепятствовали раннему браку, но даже одобрили выбор дочери: и то сказать — не какой-нибудь стригун набивался к ним в зятья, а бухгалтер, мужчина степенный и при культурной должности.
И все-таки не сладилась у Васены семейная жизнь.
— Ты, милочек, не поверишь, а мне такое житьишко — днем телят услаждай, а ночью бухгалтера — приелось хуже тюри на постном масле! Даже рожать передумала.
С таким невозмутимо искренним признанием Васена обратилась к тому же самому вершителю трудовых судеб светоградской молодежи, к которому некогда адресовался и Михаил Громов — к Фридриху Веретенникову. И хотя Луковцева прибыла на новостройку не по комсомольской путевке, Ф. Ф. Веретенников принял в судьбе девушки живейшее участие.
Больше того: глянул Фридрих на подошедшую к его служебному столу на диво краснощекую и могучую русачку и будто кипятку хлебнул не остерегшись, — так вот, оказывается, где она его застукала, прихотливая судьба!
Ну, а в дальнейшем…
Последним препятствием к затянувшемуся роману Васены Луковцевой и Фридриха Веретенникова явилось имя жениха. Вообще-то отец этого комсомольского деятеля поступил не только правильно, но и, так сказать, благодарственно, присвоив своему первенцу имя старшины роты эстонца Фридриха Куузика, который в последний месяц войны оказал кавалеру двух орденов Славы ефрейтору Федоту Веретенникову поистине неоценимую услугу: разве же можно во что-нибудь оценить жизнь человеческую?
Но — Фридрих Федотович?
— А как же я тебя буду называть, когда мы с тобой в одну постельку ляжем? Как зубную врачиху — Фрида? Или, не приведи бог, Фрицик? — неожиданно сказала Васена своему ухажеру, казалось бы, в самый неподходящий момент: они в первый раз поцеловались. — Конечно, для какой-нибудь иностранки такое имя, возможная вещь, даже милее, чем Ваня или Петруша, но я ведь тебе не какая-нибудь мадам!
Да, всякие случаются в жизни препоны: иногда ну никак не ожидает человек, где, когда и в чем подстерегает его опасность.
Вот и в тот вечер: уж кажется, как хорошо все обдумал бригадир и слова нашел подходящие, но день-то, как назло, оказался субботний, да еще и послеполучешный. Ну, естественно, ребята и «скинулись» на полтора целковых без каких-то копеек. И пропустили-то нормально: подумаешь, две посудины на четырех здоровых парней! Да еще под хорошую закусь: по тарелке борща и по две порции голубцов на душу усидели.
И все-таки не зря понаторевший на воспитательской должности председателя постройкома Г. П. Мальков вывесил у входа в столовку красочно оформленный плакат, на котором была изображена громадная рука с зажатой в кулаке поллитровкой и вцепившийся в рукав спецовки крохотный пацанчик. И подпись:
«Папочка, милый, не пей!»
Очень предостерегающий рисунок.
Правда, какой-то мерзавец внизу начертал шариковой ручкой еще три слова: «Лучше оставь мне!» Находятся же такие подлые люди! Но, к счастью, эту кощунственную надпись издали не разглядишь, а вплотную редко кто подходил. Стеснялись.
Прошествовали в «самоналивайку» в этот день, даже не покосившись на плакат, и братья Малышевы, Ярулла Уразбаев и конечно же первый заводила в этом никудышном деле — Митька Небогатиков.
И хотя никто из лихой четверки ничего такого себе не позволил — разве чуть громче и веселее поговорили о полетах на Луну и о девчатах за столиком в укромном углу столовки — и в общежитие возвратились, как и обещали бригадиру, в шесть часов, «тютелька в тютельку», а все-таки сработало паскудное зелье! Не получился в этот вечер серьезный разговор на существенную тему.
…— И еще хочу я рассказать вам, ребята, про один случай.
Громов возбужденно поднялся с дивана, прошелся по комнате, ни к чему будто бы глянул в окно.
— Это было в Швеции, в городе Мальмё. Нам, трем советским студентам, прибывшим туда по приглашению студенческого Союза Скандинавии, однажды рано утром довелось понаблюдать за работой, схожей с нашенской: семь человек, почти все ребята тоже примерно нашего возраста, монтировали каркас для какого-то, судя по габаритам, летнего торгового заведения. И хотя никто из семерых не проявлял того, что у нас именуется трудовым энтузиазмом…