— Рановато, пожалуй, хвалишься, дорогой Тимофей Григорьевич! — повернувшись к приемнику, заговорил Митька и осекся. Еще раз крикнул, не отрывая обострившегося взгляда от лежавшей на приемнике пачки денег: — Эй, хозяева!.. Напиться бы мне, что ли…
«Не отстают от монтажников и строители соцгородка…» — снова и, как показалось Митьке, насмешливо отозвался на его оклик диктор.
— Хозяева! — в третий раз, но уже негромко позвал Небогатиков, затем бочком подобрался к приемнику.
«К концу месяца еще двести пятьдесят семей светоградских нефтяников переселятся из бараков в новые благоустроенные квартиры…»
Митька несколько секунд стоял около приемника, нерешительно шевеля руками, затем схватил деньги, судорожно засунул их в карман и, ступая на цыпочках, удалился.
«Они хотят жить хорошо и будут жить хорошо — хозяева молодого города, хозяева всей обновленной русской земли!» — возгласил диктор вслед Небогатикову и навстречу входившей в комнату с ведром и тряпкой Елизавете Петровне.
— И не надоест тебе, пустомеля, горланить? Ведь только и слышишь — хозяева! Хозяева… Да таким хозяевам дай волю — растрясут по кирпичику все хозяйство… А то — пропьют.
Елизавета Петровна выключила приемник и начала убираться. Запела неожиданно свежим голосом:
Трудную и — что обиднее — довольно бесцветную жизнь прожила Елизавета Петровна. И не случайно ее племянник, сын Кузьмы Петровича Андрей, однажды высказал такие слова:
— Вы, тетя Лиза, просто удивительная женщина! Ну как это можно: прожить полвека среди наших советских людей и… ничего не увидеть? Даже смешно!
Тогда эти слова до слез обидели Елизавету Петровну.
— Смешно?.. Ну, спасибо, племянничек, за открытое слово. Верно ты сказал: да, долгую жизнь прожила твоя смешная тетка на белом свете. А начни вспоминать — вроде и не было ее, той жизни. Словно горох по пыльной дороге рассыпала, дурочка, все свои деньги. А ведь была когда-то… Да хочешь знать, я даже альбом со своими фотографиями в печку сунула — чтобы молодость свою не оплакивать! Нет тяжелее подвига, чем ухаживать за больными, — это и в священном писании сказано, а я, почитай, до тридцати лет по неделе в зеркало не заглядывала. Ведь бабка-то твоя, а наша с Кузьмой мамаша больше шести лет лежала недвижимо, вечный покой страдалице Пелагее! А кроме мамаши два брата несовершеннолетних оказались на моем же девичьем попечении — Кузьма и дядя твой Петр Петрович, — обшей, накорми, обштопай!.. Потом война. И за что на русских людей господь наслал такое испытание! То есть у всех жизнь перекосилась, а уж у меня… Сначала брата старшего сыновей-близнецов нянчить пришлось, поскольку супруга его руки на себя наложила, после того как Петрушу безвинно осудили. А когда Москва в его делах разобралась, сам Петр Петрович прямо из лагерей на фронт отправился добровольно.
— Да, дядя Петр у нас несгибаемый! — уважительно произнес Андрей.
— А мы все, Добродеевы, такие! — обидчиво поправила племянника Елизавета Петровна. — Вот и отца твоего взять: всю войну командовал, да и после войны — разве легкое дело поставить такой дом? Ведь он на каменном фундаменте и железом крыт оцинкованным. Сто лет простоит!
— Еще бы. Наш папуля — товарищ оборотистый… «То соломку тащит в ножках, то пушок во рту несет!» — издевательски, как показалось Елизавете Петровне, пропел Андрей в ответ на похвальные слова его отцу.
Ну что от такого племянника ждать?
И Екатерина… Казалось, всем окрестным девчатам пример: скромная, прилежная, к отцу и тетке ласковая, ко всем старшим уважительная, а поманил какой-то щелкопер кудрявый, и дева понеслась, аж подол раздувается! Да, вещие слова сказал батюшка на последней проповеди: «Без веры в божественное начало человек не злаку животворному подобен, но плевелу!» А разве она во что-нибудь верит, теперешняя молодежь?
Погрузившись в невеселые размышления, Елизавета Петровна и про уборку забыла: наверное, минут пять простояла столбиком посреди комнаты, с напряженным безразличием всматриваясь сквозь распахнутую настежь дверь в разбитую перед ступеньками террасы цветочную клумбу. Поэтому даже вздрогнула, услышав веселый голос Кузьмы Петровича:
— Никак и ты, сестра, о женихе возмечтала?
Елизавета Петровна даже не сразу поняла суть вопроса. Уразумев, вознегодовала:
— Побойся бога, Кузьма!
— А его, болезного, уже и собственные слуги не опасаются. Вон вчера, слышь, отца дьякона опять у чужой супружницы застукали. Во гресех!