— Успокойся, Марья Николаевна. Я ведь… ничего не знаю.
— Ладно, — Коренкова концом шали отерла глаза. Омытые слезами, они засинели еще ярче. Заговорила сдержаннее. — В партию нашу я хотела вступить, Иван Григорьевич. Поверишь — всю войну собиралась. Не шибко грамотная, а всю историю партии два раза прочла и в голове уложила.
— Ну, ну?
— Отказали мне. Не допустили меня в партию нашу!
— Как?! Кто? — Торопчин нахмурился. Нервно расправил под ремнем гимнастерку.
— Вот. Я и сама поначалу не поверила. А — так. Причина нашлась, конечно, серьезная. Теперь-то я и сама это вижу, а тогда… Муж у меня погиб на фронте, Павел Петрович. В сорок третьем году, четырнадцатого сентября. А похоронная пришла аккурат под новый год. Я и потерялась. А тут еще свекровь приступила. Ну, панихиду по Павлу я возьми и отслужи… — Здесь-то церквей нет, так в Тамбов ездила. А людям не говорила. Кому, думаю, это нужно? Однако от людского глаза разве укроешься… Да что теперь старое ворошить!
Марья Николаевна порывисто отвернулась и взялась за скобу двери.
Торопчин долго стоял молча, взволнованный рассказом, глядя на захлопнувшуюся за Коренковой дверь. Крепко потер рукой лоб.
Отошел к столу, сел, разгладил широкой ладонью скатерть.
«А все-таки бригадиром ты, Марья Николаевна, будешь! И в партию таким, как ты, дорога не заказана… Нужна тебе была эта самая панихида?»
Дверь вновь распахнулась и пропустила разрумянившегося, запыхавшегося младшего брата Ивана Григорьевича, пионера Васятку. Паренек потопал у порога ногами, обивая с валенок снег, и произнес радостно:
— Скоро занятия у нас в школе кончатся. Видал?
— Почему так? — удивился Иван Григорьевич.
— Помогать вам будем. На севе. Сегодня Надежда Васильевна статью нам одну прочитала. Из «Пионерки». Там такой намек дан, что Москва на тамбовских ребят крепко надеется. Ну, а мы, значит, постановление вынесли. На собрании. — Васятка горделиво шмыгнул носом и закончил: — Я, Ваня, председателем был! Вроде тебя.
— Интересно, — Торопчин улыбнулся. — Вот крику-то небось на собрании было!
— Смешного не вижу, — обиженно сказал Васятка, стаскивая шубенку.
— Какой уж тут смех… Ну-ка, ну-ка, это еще что? Опять ты, председатель, галстуком перо чистил?
Васятка смутился. Потеребил измазанный в чернилах конец пионерского галстука.
— Кабы я один…
— Так вот слушай. Собери всех пионеров и растолкуй от моего имени: если я еще такое замечу… — Торопчин подумал, чем бы пригрозить, и остановился на самом доходчивом: — уши нарву!
— Ишь ты какой! — опасливо забормотал Васятка, отходя в другой конец горницы, — А еще партийный секретарь!
— Чего, чего ты там лопочешь? — Торопчин поднялся из-за стола.
— Не буду, говорю, — поспешно отозвался Васятка, неверно истолковав движение старшего брата.
— Пионер, Василий Григорьевич, — это брат, дело не шуточное! — заговорил Иван Григорьевич, вновь натягивая дубленку. — Комсомол — первый помощник партии, а вы, выходит, второй. Понял?
— Еще бы, — смущение на лице Васятки пропало, сменилось иным, задорным выражением. Он уже смело взглянул на Ивана Григорьевича и выпалил торжествующе: — Ага! А тебя сама Надежда Васильевна за вихры оттаскает.
— Ох, страшно! — Торопчин взглянул на занявшего петушиную позицию братишку и рассмеялся.
— Досмеешься! — пригрозил Васятка. — «Передай, говорит, Ванюшке…» честное пионерское, — хоть ты и длинный стал, и секретарь, а Надежда Васильевна всегда тебя так зовет — «Ванечка» или «Ванюшка». Да, так «передай, говорит, ему, чтобы на глаза мне не показывался. Я, говорит, ни на что не посмотрю, прямо за вихры его оттаскаю». Тебя, значит! Думаешь — вру?
— Нет, не врешь, — теперь пришло время смутиться старшему брату. Иван Григорьевич даже опасливо пригладил ладонью «вихры». — Она такая — Надежда Васильевна. Справедливая.
— Значит, знаешь за что?
— Знаю, — Торопчин обвел взглядом протянувшуюся от окна к окну полку, где неровным, зубчатым рядком выстроились книги. Вздохнул. — Книги Ленина я из школьной библиотеки взял. Два… нет, три тома. «Хождение по мукам» тоже оттуда. И…
— Старуху какую-то в последний раз принес, — подсказал Васятка.
— Ага «Старуха Изергиль» Горького. Взять-то взял… Эх, Василий Григорьевич, мало у меня времени остается для книг. Газеты — и то не всегда прочитываю как нужно. Всё дела да случаи. Не годится так. Мною сейчас вопросов разных возникает, а ответа где искать?
Иван Григорьевич направился к двери, но в дверях почти столкнулся с входящими в избу звеньевой Дусей Самсоновой и Петром Аникеевым.