Нельзя отрицать, что, кроме Ивана, возможно, были и другие люди, которые желали запечатлеть скандальную историю с чертовщиной. Вспомнить уместно в этом случае то, как после известия о гибели Берлиоза «несколько журналистов уехали в свои редакции писать некрологи» (гл. 5), а между тем люди умирают и погибают каждый (!) день. А если кто-то еще описывал чертовщину, связанную с Воландом, то Ивану ничто не мешало дополнить роман чужими историями.
Однако только по слухам, чужим историям, письменным свидетельствам очевидцев, каковых допрашивало следствие, и собственной памяти Иван все написать явно бы не смог. Очевидно, что главы, где не фигурирует его лицо, написаны со слов второстепенных героев – москвичей, пострадавших от Воланда. Наиболее наглядным примером в этом случае оказывается 7-я глава «Нехорошая квартира». Она начинается с вводной части, в которой рассказывается о таинственных исчезновениях жителей проклятой квартиры: «Надо сказать, что квартира эта – № 50 – давно уже пользовалась если не плохой, то, во всяком случае, странной репутацией». И опять здесь читатель сталкивается с очередными слухами и нелепыми, как кажется, рассказами: «Об исчезнувших и о проклятой квартире долго в доме рассказывали всякие легенды». Сказано, что рассказывали легенды в доме, значит, речь идет о жителях этого дома, в числе которых, вероятно, были Аннушка-Чума, Тимофей Кондратьевич Квасцов из 11-й квартиры, а также сам Степан Богданович Лиходеев. При этом подсыпать сведения о квартире могли и другие лица, такие как Григорий Данилович Римский, Иван Савельевич Варенуха из Варьете и Никанор Иванович Босой. Но совершенно понятно, что большая заслуга в написании 7-й главы принадлежит упомянутому Степану Лиходееву, от лица которого и ведется рассказ этой главы. Вопрос только в том, как Иван взял с Лиходеева показания: либо он лично у него спрашивал, что с тем случилось тогда в 50-й квартире, либо Лиходеева сначала расспросили участники следствия, а уже потом рассказ очередного свидетеля Иван позаимствовал для своего романа. Но это нам совершенно нет необходимости знать. Аналогичным образом написаны и все прочие главы первой части романа. А чтобы точно знать, на основе чьих вероятнее всего показаний написана та или иная глава, приведем следующую таблицу:
По данной таблице видно, в основном пестрит имя Ивана (8 раз, то есть ровно половина московских глав). Это объясняется тем, что именно Иван явился главным героем истории с Воландом, которую он изложил в виде художественного романа. Срок, чтобы провести собственное следствие по делу Воланда, он отвел себе довольно большой. В эпилоге отмечается, что ежегодно появляется «на Патриарших прудах человек лет тридцати или тридцати с лишним», тогда как этому человеку во время пребывания Воланда в Москве было всего двадцать три года. Стало быть, у Ивана было в распоряжении около десяти лет, то есть примерно столько же, сколько лет потратил Михаил Булгаков на написание «Мастера и Маргариты». За это время можно успеть всех расспросить, найти нужные бумаги или узнать все необходимое о Воланде. Но как объяснить при этом феноменальную память нескольких героев, которым хорошо запомнилось все, что с ними ни делал Воланд? Особенно это касается Никанора Ивановича Босого, сну которого отведена 15-я глава. Здесь мы сталкиваемся с загадочной (вероятно, неизлечимой) душевной болезнью, от которой страдало немалое количество героев романа, – необъяснимым лунатизмом. Природа этой болезни до конца непонятна, и, скорее всего, Михаил Булгаков ее просто, взяв откуда-то, приукрасил [18], хотя Александр Зеркалов исключает такую возможность, судя по одному из его комментариев, относящемуся к другому вопросу: «Во-первых, в цитированных источниках нет никаких сведений о том, что исторический или евангельский Пилат был римским всадником по социальному положению; был кавалерийским офицером в прошлом; имел военную награду – «Золотое копье»… Я вынужден сознаться в невежестве – так и не удалось узнать, откуда Булгаков это почерпнул. Именно почерпнул, а не выдумал; таков уж его метод в этом произведении» [19]. Известно только, что, судя по роману, сила инфернального лунатизма проявляется под лунным светом, точнее, под полной луной, мучительно действуя на память больного, и что виновником болезни является нечистая сила. Благодаря этой болезни Никанор Иванович Босой и не забывал свой сон: «Никанор Иванович не только не ходит ни в какой театр ни за деньги, ни даром, но даже меняется в лице при всяком театральном разговоре. В не меньшей, а в большей степени возненавидел он, помимо театра, поэта Пушкина и талантливого артиста Савву Потаповича Куролесова. Того – до такой степени, что в прошлом году, увидев в газете окаймленное черным объявление в том, что Савву Потаповича в самый расцвет его карьеры хватил удар, – Никанор Иванович побагровел до того, что сам чуть не отправился вслед за Саввой Потаповичем, и взревел: «Так ему и надо!». Более того, в тот же вечер Никанор Иванович, на которого смерть популярного артиста навеяла массу тягостных воспоминаний, один, в компании только с полной луной, освещающей Садовую, напился до ужаса. И с каждой рюмкой удлинялась перед ним проклятая цепь ненавистных фигур, и были в этой цепи и Дунчиль Сергей Герардович, и красотка Ида Геркуларовна, и тот рыжий владелец бойцовых гусей, и откровенный Канавкин Николай». Босого начал мучить инфернальный лунатизм, как сказано, «в прошлом году». Такое Иван мог написать, если Куролесов умер за год (и не раньше) до завершения романа о Мастере и Маргарите. Выходит, что Босой, забыв свой кошмарный сон, вспомнил его под луной спустя 7 – 10 лет. Также «память о черной магии и ее разоблачениях оказалась очень живуча» у Жоржа Бенгальского, в связи с чем он порвал с работой в театре Варьете, «ибо понимал, что представать ежевечерне перед двумя тысячами человек, быть неизбежно узнаваемым и бесконечно подвергаться глумливым вопросам о том, как ему лучше: с головой или без головы? – слишком мучительно». «Осталась у него неприятная, тягостная привычка каждую весну в полнолуние впадать в тревожное состояние, внезапно хвататься за шею, испуганно оглядываться и плакать». А «Григорий Данилович не нашел в себе силы даже днем побывать в том здании, где видел он залитое луной треснувшее стекло в окне и длинную руку, пробирающуюся к нижней задвижке». Иван Николаевич даже знает наизусть, как будет себя вести в очередное полнолуние Николай Иванович: «Боги, боги! – начнет шептать Иван Николаевич, прячась за решеткой и не сводя разгорающихся глаз с таинственного неизвестного, – вот еще одна жертва луны… Да, это еще одна жертва, вроде меня».