Что касается Воланда, то тут проще всего представить, как бы повел себя человек, если бы тот играл с князем тьмы в шахматы, как это было перед балом в 50-й квартире. Совсем нетрудно заметить, что как Воланд, так и его присные играют во многие роли, надевая на себя разные маски, чтобы осуществлять среди людей свои планы, цели и замыслы. Но они могут быть такими только перед людьми, друг же перед другом они предельно настоящие. Никто не из нас не может сказать, что будто бы в момент игры с Бегемотом Воланд был с ним более настоящим, чем он был собою в совсем другое время и в другом месте. Что бы все четверо демонов ни делали, и какие бы маски они на себя ни надевали, совершенно очевидно, что они остаются всегда друг перед другом такими, какими они являются в действительности – перед самими собой. Словом, никакой фальши. Совсем другое дело – человек. Если бы, например, Мастер играл с Воландом в шахматы, то у него в силу осознания того, что перед ним дух, а не человек, вся фальшь мгновенно бы исчезла. Чисто психологически, когда человек точно знает, что перед ним ангел или демон, он не может на себя надеть какую-либо маску – перед духами он будет как можно больше откровенным. Если же Мастер уже играл бы, например, с Иваном, то тут характер игры как со стороны первого, так и стороны второго заключал бы в себе какую-нибудь фальшь, хотя бы она была сведена ими до минимума. Правда, при этом Мастер был бы более откровенен, чем у себя где-нибудь на работе, потому что на работе Мастер был бы тем, кем бы он работал, допустим, учителем, а в игре в шахматы в нем бы уже играл вовсе не учитель, а человек, то есть сам Мастер (а можно ли сказать, что в Воланде раскрывается человек, когда тот играет в шахматы?). И так с любым человеком. Так, Берлиоз с женою был одним, с Иваном – другим, с Лиходеевым – третьим, с коллегами в Грибоедове – четвертым, с самим собою – пятым, с Воландом – шестым и так далее. Но это ровным счетом никак не относится к одному единственному Иешуа Га-Ноцри: всегда, в любое время, во всяком месте, перед любым вообще человеком, он всегда был таким, каким он был перед всеми остальными людьми. Отсюда и получилось так легко и просто Иуде предать его, за что над Иешуа чуть ли не посмеялся сам Пилат. Но слова Иешуа подействовали на него, и он проникся его проповедью, и поэтому прокуратор не посмеялся над ним, а лишь разозлился на Иуду [50]. Вот в чем заключается кардинальное отличие Иешуа от Афрания. Несмотря на то что невозможно заметить за последним, чтобы он искал у кого-то одобрения и признания, начальник тайной службы мог быть в разное время и перед разными людьми совершенно разным. Иешуа же был всегда одинаковым.
Итак, люди, в отличие от Воланда и его присных, не всегда настоящие, так как в зависимости от ситуации или другого фактора действия человека определяются отношением к нему окружающих – таких же людей, как он, тогда как перед духами это стремление показать себя с наилучшей стороны сведено до минимума. Воланд, Бегемот, Азазелло и Коровьев не знают того, чтобы в иное время быть другими, в то время как с человеком это происходит постоянно. Иешуа и Афраний – единственные персонажи в романе «Мастер и Маргарита», за которыми невозможно заметить того, чтобы они искали к себе расположения других. Но если у Иешуа это имеет безусловное значение как основа всего человека, которым он является, то у Афрания это обусловлено чисто его профессиональным интересом и долгом службы. Это, конечно, не значит, что вне службы он совсем не такой, каким он представлен автором в романе, а это значит, что он такой, потому что некогда стал начальником тайной службы. Выбрав же другой жизненный путь, он был бы совсем другим человеком, пусть и с тем же характером, темпераментом и отношением к жизни, что и у Афрания, что еще лучше видно на фоне Воланда: тот, напротив, в кого бы он ни перевоплощался, всегда будет одною и тою же личностью – дьяволом. Вообще Афраний – это самая темная личность в ершалаимских главах. Совершенно непонятно, чего он искал в своей жизни, кто он вообще такой, зачем он включен в роман, откуда он и какую роль он играет в ершалаимских главах, если только она не ограничивается миссией зарезать Иуду по поручению Пилата. Эта личность окутана каким-то не развеивающимся туманом. И поскольку он этим очень похож на Воланда, то в его адрес так и хочется спросить: «…так кто ж ты, наконец?». Уж не Воланд ли он в самом деле? То, что у Михаила Булгакова к нему совсем другое отношение, чем к другим персонажам, совершенно очевидно, потому что не похоже, чтобы автор его включал в число Лиходеевых, Берлиозов, Римских, Соковых и остальных. Опять-таки отношение к нему больше всего похоже на отношение именно к Воланду и его демонам, а не к кому-либо другому, даже к Мастеру, Ивану и Маргарите (с чем будет согласен любой читатель, даже если тот не видит в Воланде и Афрании копию друг друга – одну личность). Как бы то ни было, то, что Афраний кажется человеком, который не ищет любви к себе и признания, обусловлено прежде всего желанием автора навести читателя на мысль, что это все-таки сатана. Если Воланд в наших глазах безукоризнен, то и его аналог тоже должен быть таким же. Но сама суть человека благодаря Иешуа была перед нами обнажена: человек не всегда такой, кто он на самом деле, потому что он ищет любви к себе, делая все из соображения, как на это посмотрят другие и оценят это, и поэтому он стремится быть подобным тем людям, чей образ принимается уже другими людьми.