Во всем эти две части абсолютно и тождественно одинаковы. В них один и тот же автор, один и тот же язык, один и тот же стиль, один и тот же тон, один и тот же дух и один и тот же, помимо всего прочего, настрой. Но, как сказала Лидия Яновская, в них же что-то такое улавливается, пусть и не сразу, что дает нам возможность эти части противопоставлять, как будто они в чем-то все-таки между собою отличаются. Но в чем состоит это отличие? Когда зритель надевает при возможности 3D-очки, то изображение на экране, как всякий знает, становится объемным. Фильм при этом остается абсолютно во всем таким же, каким был до очков, но тем не менее кажется, что он стал как будто каким-то другим. Вторая часть романа «Мастер и Маргарита» – это продолжение первой его части, которое как раз как будто написано автором – Правдивым Повествователем – в таких именно 3D-очках. И вот из-за этого-то ощущается эта едва уловимая разница, которая после обнаружения читателем становится уже очень заметной и ощутимой. Первая часть, как следует из слов Лидии Яновской, – это какой-то откровенный рассказ некоего свидетеля, который при этом как рассказчик почти не воспринимается. Все здесь предельно реалистично, несмотря даже на потусторонние явления, вроде того, как Азазелло вышел прямо из зеркала, или того, как Бегемот оторвал голову Бенгальскому и затем вернул ее на место. Во второй части уже все иначе, потому что даже там, где потусторонняя сила никак себя не проявляет, все кажется каким-то ненастоящим, если на все это смотреть на фоне или в свете первой части. Здесь тоже все предельно реалистично, но эта реальность тут отдает какой-то сказочностью, чем-то мистическим, как будто все, что тут рассказывается, есть на самом деле, но известно только единицам, вроде таким, как сама Маргарита. Все, что тут рассказывается, вполне может быть, но не может никем быть принято на веру, пока человек сам лично не поучаствует в этом. Еще можно поверить в то, что некий фокусник как будто чудом заставил заговорить черного кота или вызвал денежный дождь, который прекратился также по его воле, но поверить в то, что существует крем, который омолаживает, хоть и призрачно, на десять лет любую женщину, могут только крайние единицы. Еще можно поверить в то, что какой-то пиджак заговорил, но поверить, что кто-то вылетел из окна, очень тяжело даже сильно верующему в чудеса человеку. И еще можно поверить в то, что за кем-то не удается угнаться, как бы ни ускорялся шаг, но поверить, что в московской квартире проводился бал у самого сатаны, уже никто не сможет.
Тут вопрос именно в том, зачем автор решил вторую часть написать, будем так здесь выражаться, в очках, а первую – без очков? Неужели это имело для него какое-то принципиальное значение? И от чего тут нужно отталкиваться, чтобы прийти хотя бы к какому-то верному разрешению данных вопросов? Прежде всего обратим внимание, что эпилог, которым заканчивается роман, отнюдь не относится ко второй его части, точнее, только к ней одной. Эпилог «Мастера и Маргариты» вообще появился очень поздно – в самой последней редакции романа. Он подводит итоги всего того, что произошло в Москве, когда явился в нее Воланд, и что затем было засвидетельствовано в обеих частях романа о Мастере и Маргарите. Поэтому рассматривать эпилог нужно рассматривать как текст, который написан автором не в очках, а без них, хотя и он также несет на себе дух второй части романа. Сам по себе эпилог как раз не позволяет однозначно признать за московскими главами второй части «Мастера и Маргариты» вымысел Ивана Понырева. Если бы это было так, если бы Иван все сочинил: и бал у сатаны, и прощение Пилата, и отравление главных героев, то в таком случае остались бы без ответа вопросы, как нужно понимать те громко говорящие факты, что дом Грибоедова все-таки сгорел, квартира №50 – тоже, а вместе с ними – и подвал Мастера. Или как объяснить показания Варенухи, Николая Ивановича и Алоизия Могарыча, а также всех тех, кто был причастен к событиям, что были связаны с великим балом у сатаны? Раз в эпилоге все это описывается, значит, это действительно было, и это нельзя просто так списать на обыкновенный вымысел. Михаил Булгаков, можно полагать, почувствовал, предугадал, что читатель, толкуя его книгу, может с легкостью признать и затем объявить вторую ее часть чистым творчеством Ивана, и, чтобы это предотвратить, пришлось написать для всего романа также и эпилог, который бы эту проблему заранее устранил. Ведь такая идея в самом деле очень соблазнительна: если счесть всю вторую часть – текст с 19-й по 32-ю главу – вымыслом Ивана, то тогда уже не нужно будет объяснять природу бала у сатаны, толковать, что означает прощение Пилата на лунной площадке, и, конечно же, разбираться, что представляет собою смерть Мастера и Маргариты, а между тем, что же такое произошло в подвальчике Мастера, когда к тому явился Азазелло от Воланда, до сих пор интересует и волнует многих читателей. Насчет этого идеи есть, но все они не более убедительны, чем теория, что Иван написал вторую часть благодаря своим загадочным грезам, которые начались у него еще с того времени, когда он лежал в психиатрической клинике: «Перед приходом следователя Иванушка дремал лежа, и перед ним проходили некоторые видения. Так, он видел город странный, непонятный, несуществующий, с глыбами мрамора, источенными колоннадами, со сверкающими на солнце крышами, с черной мрачной и безжалостной башней Антония, со дворцом на западном холме, погруженным до крыш почти в тропическую зелень сада, с бронзовыми, горящими в закате статуями над этой зеленью, он видел идущие под стенами древнего города римские, закованные в броню, кентурии. В дремоте перед Иваном являлся неподвижный в кресле человек, бритый, с издерганным желтым лицом, человек в белой мантии с красной подбивкой, ненавистно глядящий в пышный и чужой сад. Видел Иван и безлесый желтый холм с опустевшими столбами с перекладинами. А происшедшее на Патриарших прудах поэта Ивана Бездомного более не интересовало» (гл. 27).