Граница между духами и людьми, как мы можем уже увидеть, двусторонняя: со стороны духов – это демонизм или деление на ангелов и демонов, а отсюда – возможность существования дьявола, который представлен в романе в образе Воланда, со стороны же человека – это любовь, из-за которой возможна нравственность, нарушения которой ведут к одним страданиям. Но если первую сторону не нужно искать, так как она уже дана самим автором в романе: Воланд есть дьявол, а его слуги – черти, то вторая предполагает возможность поиска и разных ответов. Духи, таким образом, однозначно начинаются с возможности деления на злых и добрых сил, тогда как, начинаются ли люди с любви, до этого еще надо дойти. Вот что однозначно меняется в начальнике тайной службы, если читатель перестает считать его человеком: для него появляется возможность осатанения, которое, правда, в нем уже осуществлено, потому что Воланд – сатана, а вместе с появлением этой возможности Афраний перестает ведать любовь, из-за которой до этого был по отношению ко всем женщинам мужчиной и мог переступать нравственные границы, переходя которые он вкушал зло.
Вот с какой целью Михаил Булгаков пытался воссоздать подлинный образ духа зла и повелителя теней. Он хотел показать Воландом, кто такой человек или что такое человек по сравнению с демонами. Вложенный смысл в произведение должен всегда иметь какое-то значение для человеческой жизни, и поэтому неверно из сказанного было бы заключить, что Михаил Булгаков сумел сказать, кто такие духи. Разумеется, он не знал, кто такой дьявол, и, разумеется, что Воланд необязательно совпадает с реально существующем сатаной. Но, что Воланд совпадает с настоящими духами по незнанию любви, это уже не вызывает сомнений в свете данного исследования.
Наше «Следствие по делу Воланда» началось с рассмотрения того необычного факта, что роман «Мастер и Маргарита» вызывает к себе отношение читателя, какое тот имеет к любви между мужчиной и женщиной. Поэтому можно сказать, что причиной или одной из причин, почему автор взялся за столь «странную» тему, был отнюдь не дьявол, а именно эта любовь как единственная в своем роде тема. Роман, конечно, написан о сатане, но все же в глазах автора Воланд выступает в роли его орудия, которым писатель пытается донести до читателя свою мысль, на что-то открыть глаза. Тщетны попытки изобразить того, кем мы по происхождению не являемся. Воланд как персонаж лишь показывает, в чем проявляется человечность в человеке и чем тот от него отличается. И мы выяснили, что дьявол – это дух, который 1) бесплотен, 2) не имеет пола и 3) не может любить, а человек – это человек, который 1) телесен, 2) имеет пол и 3) может любить. Вот это труднее всего для понимания, потому что все перечисленные вещи неделимы, взаимосвязаны и только в нашем умопредставлении подвержены делению на три пункта. И это проще всего, как сделал сам Михаил Булгаков, понять снова на примере дьявола. На примере последнего хорошо будет видно, что, убирая или добавляя в духах один пункт, мы тут же убираем или добавляем в них другие два, не имея возможности с этим ничего поделать. Если мы представим, что духи имеют половое деление, что в мире духов есть демонессы, чертовки и суккубы, то в таком случае окажется, что вся бесплотность дьявола призрачна, условна и что дьявол – обыкновенный человек с мужским началом, которое способно на любовь и привязывание. Если же мы положим, что духи могут любить, то дьявол снова окажется человеком, бестелесность которого бесплотна только в том смысле, что его не видно. И если мы допустим, что дьявол имеет плоть, то к нему автоматически, тут же приписываются 2-й и 3-й пункты. Отсюда следует, что человек телесен, потому что имеет пол и может любить, и что человек имеет пол, потому что телесен и может любить, и что, наконец, человек может любить, потому что телесен и имеет пол. А Воланд, таким образом, есть тот, кто ненастоящий человек: тот, кто ненастоящий мужчина, тот, кто не по-настоящему телесен, и тот, кто не по-настоящему любит. И все это подтверждается простыми примерами.
В предыдущей главе мы упомянули о богатой мифологии древних времен, особенно о греческой мифологии. Александр Амфитеатров глубоко прав, что бестелесность языческих божеств все-таки телесная. Она бестелесна только в том смысле, что она представляет некую воздушную, прозрачную, миражную, маревную и недоступную для наших чувств субстанцию, и можно даже ее назвать в современных представлениях виртуальной. Ее можно уподобить той прозрачной телесности, в какой был Коровьев, когда явился испугавшемуся Берлиозу: «И тут знойный воздух сгустился перед ним, и соткался из этого воздуха прозрачный гражданин престранного вида. На маленькой головке жокейский картузик, клетчатый кургузый воздушный же пиджачок… Гражданин ростом в сажень, но в плечах узок, худ неимоверно, и физиономия, прошу заметить, глумливая. Жизнь Берлиоза складывалась так, что к необыкновенным явлениям он не привык. Еще более побледнев, он вытаращил глаза и в смятении подумал: «Этого не может быть!..». Но это, увы, было, и длинный, сквозь которого видно, гражданин, не касаясь земли, качался перед ним и влево и вправо» (после рассказа Воланда: «Тут у самого выхода на Бронную со скамейки навстречу редактору поднялся в точности тот самый гражданин, что тогда при свете солнца вылепился из жирного зноя. Только сейчас он был уже не воздушный, а обыкновенный, плотский…»). Поэтому нет ничего удивительного в том, что языческие боги занимались человеческими делами и имели романы с людьми, ничем от нас, в сущности, не отличавшись. Если бы современная девушка вышла замуж за Зевса, это бы вызвало либо всеобщий смех, либо всеобщее неодобрение, но ничего противоестественного в этом браке не было бы, потому что греческий Зевс – это не более чем человек, которого за свои способности и могущество прозвали богом. Получи мы сейчас все эти возможности, мы от этого, с бесспорной очевидностью, не станем богами. Что касается любви как человечности, то с беспристрастной точки зрения, с точки зрения современного взгляда на мифологию, Зевс не более свят, чем его злой брат Аид, царствовавший под землей, а тот не более дьявол, чем его олимпийский брат-громовержец. Зло Аида можно сравнить со злом мага Сарумана из первых двух частей фильма Питера Джексона «Властелин Колец» (2001, 2002), снятого по одноименной книге Джона Толкина, или со злом гордого отца Ферапонта из «Братьев Карамазовых» Федора Достоевского. В нашем восприятии эта ситуация вражды Олимпа с царством мертвых есть не более чем серьезная ссора обычных братьев, которые нуждаются в примирении. Можно было бы просто вызвать доктора Стравинского, который бы сел напротив Аида и, коснувшись его колена, стал бы ему говорить что-то вроде этого: «Почему же вы так не любите Зевса? Он же ваш брат». И все – непримиримой борьбе был бы положен конец. В таком именно смысле Иешуа Га-Ноцри не ошибся, когда говорил Пилату, что «злых людей нет на свете». Возможно, он это имел в виду. Аид, как Марк Крысобой, – это просто несчастливый человек, которому просто досталась во власть самая жуткая и безрадостная часть вселенной, в то время как Зевс и Посейдон стали наслаждаться в своих обителях. Злым человека можно назвать только в том значении, в каком мы называем злыми некоторых собак, охраняющих дом от посторонних людей и незваных гостей, но, в сущности, злых собак же тоже нет на свете.