– Придется прибегнуть к помощи техники, – Стуков придвинул к себе портативный магнитофон. – Сейчас вы услышите…
– Блатные песни под гитару? – Показания Бухарева.
Степан Степанович включил магнитофон. Кассеты пришли в движение, послышался голос, в котором Антон сразу узнал голос Стукова:
– Со всей серьезностью еще раз спрашиваю, кто все-таки убил женщину?
– Сколько можно вас убеждать? Булочкин убил! Думаете, почему он из Новосибирска смылся? Если бы не был виноват, чего скрываться… Запутать меня хотите. Ни при чем я здесь, гад буду, ни при чем! – говоривший даже всхлипнул, и Антон представил, как он вытирает слезы.
– Вы и в присутствии Булочкина эти показания повторите? – снова прозвучал голос Стукова.
– Конечно, повторю! Только Булочкин сейчас где-нибудь в Одессе разгуливает. Не так-то просто Булочкина взять, вот вы и стараетесь его дело на меня свалить
Стуков остановил магнитофон, пристально посмотрел на Графа. Тот понял его молчаливый вопрос, но попробовал отшутиться:
– Явно бездарная и до удивительности нескладная песня.
– Бухарев – ваш сообщник, – сказал Стуков. – Представляете, что вам грозит? Вы узнали его голос?
Булочкин сидел все в той же независимой позе. На его лице нельзя было заметить ни испуга, ни растерянности. Только глаза смотрели колюче-настороженно, как у приготовившегося к прыжку хищника.
– У меня в сообщниках, как вы только что изволили выразиться, никогда не было кретинов. Я свободный и, по мнению одесской милиции, довольно незаурядный художник, – медленно заговорил он. – Надеюсь, вы дадите мне возможность не только услышать, но и увидеть этого любителя звукозаписей. Интересно, как запоет он в моем присутствии?
– Рассчитываете, очная ставка с Бухаревым вам что-то даст? – спросил Стуков.
– Непременно. Встречи со мною оставляют у людей неизгладимый след. У одних это приятные воспоминания о милом собеседнике, у других – горечь о навсегда утерянных ценностях. – Булочкин через силу улыбнулся: – Как я понимаю, вам терять нечего. Поэтому ведите сюда автора этих бездарно-нескладных песен, я буду держать перед ним шикарную речь.
Антон показал Булочкину портсигар.
– Вам знакома эта вещь?
Граф оценивающе взвесил портсигар на ладони, долго разглядывал рисунок крейсера, внимательно несколько раз перечитал дарственную надпись и посмотрел на Антона.
– Память мне подсказывает, что эта безделушка принадлежала Юре, которого я искал в вашем районе. Он подарил ее вам?
– К сожалению, нет. Юрин портсигар оказался у Бухарева.
Лицо Булочкина перекосилось в болезненной гримасе. Он провел ладонью по волосам, печально покачал головой и тихо проговорил:
– Бедный Юра, погибнуть из-за такой безделушки… Антон и Степан Степанович молчали. Граф низко склонил рыжую голову. Было непонятно, то ли он позирует, то ли что-то обдумывает. Наконец Булочкин выпрямился, снова пригладил ладонью волосы и посмотрел на Степана Степановича.
– У кретина, звукозапись которого мы только что слушали, твердая рука. После нее люди не бюллетенят. Кое-что я знаю, но мне не приходило в голову, что судьба свела Юру с кретином. Я не хочу заниматься пересказом. Прикажите доставить сюда этого подонка, и вы все услышите из первоисточника. Моя речь будет краткой.
Стуков снял телефонную трубку и набрал номер. Бухарева доставили на допрос быстро. Увидев в кабинете Графа, он попятился к выходу, затем шатнулся в сторону, грузно опустился на стул и неподвижно уставился взглядом в пространство. Граф какое-то время презрительно разглядывал его, затем привычно откинулся к спинке стула и с усмешкой спросил:
– Ты не узнал меня, Гриня?
Бухарев сидел, будто набрав в рот воды. Граф повернулся к Степану Степановичу:
– Включите магнитофон. Нам стало скучно. Давайте послушаем…
– Не надо! – почти закричал Бухарев. – Я думал, что тебя не возьмут! Никогда не возьмут!
– Ты думал, Гриня?… Это же так утомительно! – Булочкин посмотрел на Стукова и Антона, неестественно громко захохотал и широким жестом руки показал на Бухарева: – Оказывается, и в наш электронно-вычислительный век можно встретить мыслителя с лицом дегенерата и убийцы.
Бухарева словно схватили за горло. Массивная челюсть его отвисла, открыв крупный с редкими желтыми зубами рот, глаза бессмысленно уставились в одну точку:
– Никого я не убивал… Никого.
– Сволочь!… Ты омерзительная сволочь, Гриня! – Булочкина заколотил нервный озноб, глаза покраснели. Граф будто задохнулся от злости, но взял себя в руки: