Малыха бросил штормовку на табурет.
Надежда неотрывно следила за Гришкой. То ли удивлялась, то ли досадовала — он не понимал. Со своими мыслями бы разобраться, а потом уж Надькины угадывать.
Присел к столу, но так, чтобы в окно его никто не увидел.
Наконец она спросила:
— Чего ты приплелся?
— Тебе-то какая разница? Или ты кого в гости ждешь?
— Кого мне ждать? Не тебя же? Или ты решил поменяться? Надоело в портовом бараке жить? Вдову нашел богатую? Чего молчишь-то?
— Мозги у тебя одним и тем же замусорены, потому и молчу. Просто поддержать тебя в горе пришел. Какие-никакие, а родственники, — сказал он и усмехнулся своей находке.
— А что люди скажут, не подумал?
— Никто не видел меня. А если б видели, так и подумали, как говорю. Не все же на том, о чем ты всегда думаешь, помешались? Мало тебе Елышева да Петрушина было? Все побогаче искала, вот и доискалась.
— Дурак ты, Гришка, не говори, чего не знаешь, — устало произнесла Надежда.
Ему вдруг стало жаль ее, и, чтобы подавить это неуместное, как он решил, чувство, Малыха сурово сказал:
— Закрой-ка лучше ставни. Все до единой.
Надежда, однако, не сдвинулась с места. Малыха рассердился — и на нее, и на себя:
— Не дури — закрой ставни. Думаешь, большая радость — сидеть тут с тобой. Если тебе на себя наплевать, то не подводи других людей. Закрой ставни.
Житейский страх, который почувствовала она в его словах, и в ней пробудил безотчетную боязнь. Она встала из-за стола, завязала тесемки на распахнувшемся было халате и вышла в залу. Ставни она закрывала тщательно. На все крючки, щеколды и штыри. Потом вернулась на кухню. Закрыла ставни и на кухонном окне.
Тогда Малыха встал, прошел к пылавшей плите, погрел над ней руки.
— Дала бы чего-нибудь перекусить.
Надежда безропотно сняла с плиты кастрюлю.
— Ешь. Больше ничего горячего нет. Только вот жаркое.
— Да мне без разницы.
Малыха набросился на еду. Мельком глянул на Надежду. Как-то по-доброму — для нее необычно — наблюдала она за тем, как он ест. «Есть что-то человеческое в ней. Могла бы хорошей бабой кому-нибудь стать, — думал Гришка, — когда бы отец такой сволочью не оказался».
— Гриша, — тихо сказала она, — они боятся, что моя очередь, да?
От неожиданности Малыха даже бросил ложку.
— Твоя очередь? — переспросил он. — Какая очередь? А-а! Ну, не дури. Что ты болтаешь? Никому не надо тебя убивать. Может, еще живая кому пригодишься. Не дури, Надя. Возьми себя в руки. С чего ты взяла? — успокаивал он ее и заодно самого себя.
— Пока я была сегодня у прокурора, кто-то хотел в дом войти. Видел, верхний замок сломан? А нижний не смогли отпереть. Или сорвать.
— Тебя ж не было дома, — не потерял разума Малыха, — значит, не ты была нужна. Прокурору сообщила об этом?
Надежда отрицательно повела головой.
— С чего ж он тогда… — Малыха осекся: не следовало говорить лишнего.
«Неужели он просто знает все наперед, — подумал Гришка, — или чует? Ну и ну… Так вот для чего он послал меня сюда… А я-то? Надеется на мою сообразительность и ловкость. А я уж струсил было…»
Аппетит у него пропал. Малыха закрыл кастрюлю крышкой.
«Значит, так… Пока она в доме, вряд ли кто появится. А уйдет она только утром — на похороны. И Верка, значит, должна пойти с ней. А я — остаться. И кого-то ждать. С голыми руками? Надеется на сообразительность? Может, надо что-то в доме найти? Может, оружие какое?»
— Надя, слушай меня. Надо нам здесь поискать. Надо нам с тобой найти то, что тот, кто приходил, хочет найти и забрать.
— А что искать, ты знаешь?
— А ты догадаться не можешь? Тебе ж видней.
— Откуда я могу знать? Не золото же. Золото, он говорил, еще до меня все продал — что у него было. Деньги все, говорил, на сберкнижках. На черный день. Копейки в доме не держал. Проценты для него были дороже всего на свете. Так и говорил: спокойно, мол, жить могу, когда знаю, что деньги прибавляются.
— А может, тому, кто приходил, не золото и не деньги нужны? Может, документы, бумага какая?
— Документы? — Надежда удивленно посмотрела на Малыху. — Когда отца схоронили, Павел Иванович сжег какой-то пакет. В тот же день. В этой вот печке. Еще меня позвал и сказал, чтоб я видела — что он все сжег. А мне тогда плевать на все было. Подумала: жги, все жги, что тебя с отцом связывало. Гори оно огнем, все прошлое, ваше и наше. Может, новая жизнь начнется. Да, не судьба мне, видно. Верке вот повезло, что тебя ухватила. А я ошиблась. И с Елышевым, и с ним… Он, когда жег, знаешь, у него аж руки тряслись. А когда все сгорело, так он будто совсем другим человеком стал.