— Люблю Айвазовского, — говорит летчик, — непревзойденный поэт моря, нашего Черного моря... Смотрю на эту картину, и кажется, будто доносится до меня соленый ветер моей юности.
...Коккинаки родился в Новороссийске, в пыльном и шумном портовом городе, где то бывает нестерпимая липкая жара, когда воздух чуть колышется от горячего марева, то дует свирепый норд-ост, которого побаиваются даже бывалые рыбаки.
Все в этом городе дышало романтикой дальних странствий по океанским дорогам. И, конечно, каждый мальчишка в Новороссийске мечтал стать моряком. «Наши ребятишки умеют плавать раньше, чем научатся ходить», — шутили в городе, и в этом была какая-то доля истины.
Володя Коккинаки вырос буквально в двух шагах от воды. Семья портового весовщика Константина Павловича Коккинаки ютилась в полуразрушенной будке на Каботажном молу.
Жалованье весовщик получал небольшое, а в семье было семеро ребят.
— Очень остро стояла проблема штанов, — с грустной улыбкой вспоминает летчик. — Без брюк в школу не пойдешь, а купить их было не на что!
Володе было неполных одиннадцать лет, когда он пошел зарабатывать себе штаны.
Мальчик стал работать на знаменитых виноградниках завода шампанских вин «Абрау-Дюрсо» в двадцати пяти километрах от родного дома. На палящей жаре, повязав голову мокрой тряпкой, медленно двигался он от лозы к лозе, снимая с горячих листьев жучков-вредителей, а потом таскал на своей спине тяжелый железный баллон с купоросным ядом и опрыскивал растения. И так изо дня в день по много часов.
— До сих пор мне кажется, что виноград имеет солоноватый привкус, — признается Владимир Константинович, — привкус пота и слез.
Новороссийск жил морем и его дарами. Самыми уважаемыми среди портового люда были удачливые вожаки рыболовецких ватаг. К одной из них и примкнул не по годам рослый и крепкий подросток Володя Коккинаки, или просто «Кокки», как его звали друзья-товарищи.
Он успешно сдал «экзамен», которому его подвергла рыболовецкая артель. В первую же ночь, выйдя на добычу, он греб тридцать километров и восемь раз входил в холодную воду тянуть сеть. Зато утром паренек принес матери мешок, в котором бились еще не уснувшие рыбы. Мешок весил полтора пуда.
Некоторое время был он матросом-юнгой на старых, дырявых суденышках «Ингула» и «Шалупа», которых нещадно болтало при малейшем ветре.
Чтобы помочь семье, юноша стал работать грузчиком. В изнуряющую жару, когда нечем дышать, в дождь и в холод бегал он по сходням кораблей, спускался в трюмы, таская на своей спине тяжелые тюки и мешки. Коккинаки был самым молодым в артели грузчиков, над «молокососом» слегка подтрунивали бывалые портовики, и Володя решил показать им, на что способен. Этих людей, простосердечных и темных, тяжким трудом добывавших свой хлеб, можно было главным образом удивить силой. И однажды Коккинаки взвалил на свою широкую спину тюк мануфактуры весом в 18 пудов (288 килограммов). Никто из грузчиков не таскал столько.
У Володи дрожали колени. Пошатываясь под непомерной тяжестью, он шел по сходням, показавшимся на этот раз бесконечно длинными. Стиснув зубы, повторял себе: «Врешь, не упаду, врешь, не упаду!» Он шел, окруженный толпой грузчиков, взволнованных экспериментом «молокососа», не слыша ни криков, ни смеха, шел, обливаясь потом. На зыбких сходнях, у самого борта корабля, юноша поскользнулся и чуть не угодил в воду. Ценой огромного напряжения он удержался на ногах. Вот, наконец, и трюм. Володя сбросил тюк со спины и радостно засмеялся.
Так Владимир Коккинаки поставил свой первый рекорд.
О нем долго говорили в порту. Впрочем, имя Коккинаки тогда нередко упоминалось в Новороссийске: юный грузчик был неплохим спортсменом. Он установил рекорд Северного Кавказа по толканию ядра, участвовал в боксерских матчах, плавал, как чемпион, прекрасно работал на гимнастических снарядах, долго был вратарем сборной футбольной команды города.
Талантливый наш писатель Борис Горбатов, друживший с летчиком, так писал о юных годах Владимира Коккинаки:
«Из него вышел крепко сколоченный, могучий советский парень с руками, знающими прелесть труда, веселый, горячий, смелый, всегда любимый товарищами, готовый на любой риск, на подвиг, но умеющий и долго учиться; немного своевольный, самолюбивый, но умеющий подчиняться и знающий вкус дисциплины — словом, настоящий советский парень, кандидат в герои».
Путь в небо
И море и небо издавна влекут к себе отважных, крепких душой и телом.
Воздушный океан, конечно, отличен от океана водного, но они неразрывно связаны друг с другом и живут одной жизнью. В небе и на море царствует один властелин — ветер. Он может быть добрым и злым, другом и врагом человека. И никогда наперед не знаешь, — будет он милостивым или гневным. Моряки давно уже научились узнавать, где, когда и какие дуют ветры. Они познавали природу водного океана своими мускулами, зачастую ставя на карту жизнь.
Моряки, освоившие водный океан, были и первооткрывателями воздушных путей. Недаром французским «морским» словом «пилот» — «рулевой корабля»—стали называться летчики. И совсем не случайно, что юноша из портового города, рано научившийся смотреть в глаза опасностям, подстерегающим человека на море, стал мечтать о небе.
К тому же он рос в пору, когда молодая советская авиация набирала силы.
Раскрывая газеты, Коккинаки прежде всего искал сообщения о новых самолетах, о дальних перелетах, о которых в те годы писали красочно и щедро.
Михаил Михайлович Громов, облетевший в 1926 году за три дня вокруг Европы, был любимым героем юноши, решившего стать летчиком.
Для того чтобы приблизиться к осуществлению мечты, он добровольцем вступил в Красную Армию, решив, что так скорее попадет в летную школу. Однако в воинской части нового бойца, разностороннего спортсмена, назначили инструктором физкультуры. Это было совсем не то, к чему стремился Коккинаки. Он написал не один рапорт командованию, пока добился своего.
...Конец лета 1927 года. Перед столом экзаменационной комиссии летной школы стоит молодой боец в новенькой гимнастерке, ладно обтягивающей широкие мускулистые плечи. Он уже успел успешно сдать испытания по русскому языку, алгебре, геометрии, физике, географии; осталась одна тригонометрия, проклятая тригонометрия, в которой Володя «плавал».
На этом экзамене он провалился.
— Стыдно, молодой человек, с такой подготовкой являться на экзамен. Тригонометрии вы абсолютно не знаете, — строго сказал пожилой преподаватель и, повернувшись к другим членам экзаменационной комиссии, сухо добавил: — Предлагаю отчислить!
Отчислить! Это значит никогда не подняться в небо, распрощаться с авиацией. Что делать? Просить о снисхождении? Но это не в характере Володи.
Выручил комиссар. Внимательно поглядев на потемневшее лицо молодого человека, он спросил:
— Товарищ Коккинаки, а вы смогли бы к концу второй четверти подогнать тригонометрию?
— Постараюсь к концу первой четверти сдать обязательно...
Через два месяца в зачетной книжке курсанта Коккинаки против графы «тригонометрия» было вписано короткое «отл.».
После окончания теоретического курса Коккинаки направили для прохождения практики в Борисоглебскую летную школу, ту самую, которую кончил за три года до этого, уже ставший знаменитостью в авиационном мире, Валерий Павлович Чкалов. О нем часто вспоминали инструкторы в Борисоглебске. Коккинаки, как и всем курсантам, конечно, хотелось научиться летать так, как летал Чкалов.
Нелегко давалось летное искусство. Очень трудно, например, было научиться рассредоточивать внимание в полете. Курсант Коккинаки сначала никак не мог привыкнуть к тому, что в воздухе надо одновременно следить за несколькими приборами. В то время в авиационных школах приучали к пользованию приборами постепенно. Вначале курсанта учили умело вести самолет по горизонту так, чтобы нос не ходил вверх и вниз. Потом обязывали следить за устранением бокового крена. Вскоре он уже должен был наблюдать за счетчиком оборотов мотора. У Коккинаки вначале дело не клеилось. Только он установит обороты — самолет начинает снижаться; выправит его — винт раскрутится; сбавит обороты — машина клюет носом. Учлет ловит горизонт, устанавливает режим работы мотора — самолет тем временем ложится на крыло; устранит крен — машина успела отклониться в сторону.