Дирик медлил протянуть руку за оружием. Мгновения бежали, сумерки сгущались, сейчас придется вообще разойтись — скоро ничего уже не увидишь. Надо стрелять, будь что будет, собака еще ни разу не подходила так близко. «Да, но эти елки. Успеет отскочить туда... Отложить до завтра?» — думал Дирик. Вдруг разозлился, провел по лбу и глазам ладонью: «Чего я канителюсь?! Человеческие жизни обрывал в мгновение, в четверть мгновения, а тут...»
Дирик стиснул зубы, молниеносно схватил автомат; на весь лес затрещала очередь, полетели срезанные еловые веточки, снег и мох, взвыла убегавшая собака.
Дирик бежал по следам Сатаны, уже ни о чем не думая, бежал и стрелял, пока не кончился диск; когда умолк автомат, он остановился и процедил сквозь зубы:
— Сатана... Настоящий сатана... Ушел!
Он стоял, тяжело дыша, разъяренный, готовый кричать от безумной злобы, биться головой о деревья. Вдруг что-то вспомнил, опустился на землю, посмотрел вокруг. Мелкие темные крапины — кровь... Все-таки .кровь!
— Ну, слава богу! Попал, попал! Может быть, уродина ранена смертельно и уже издыхает! Ну конечно, смертельно, конечно, издыхает!
Он зашел в бункер, немного остыл и пришел в себя. В бункере было так же холодно, как на воле: подкарауливая собаку, Дирик не вытопил днем печурку.
Он внес дрова — показалось мало, он носил и носил, сваливая поленья перед печуркой.
Наконец, когда через груду дров уже едва можно было достать до дверцы, он разжег огонь, сел перед ним и стал греть дрожавшие руки.
— Дрожат как у старика, будто камни ворочал. Тьфу! С чего бы? Ведь теперь все, аминь, гроб и могила, с этим несчастьем покончено, во веки веков аминь! — бормотал Дирик, яростно потирая руки, мало-помалу согреваясь и успокаиваясь.
И вдруг... Не может быть!..
Дирик вскочил, вытянул шею и прислушался.
Там, в ночи, выла собака, выла громче и страшнее, чем когда-либо; выла, даже нет — завывала; протяжные, жуткие звуки резали ухо — собака, должно быть, близко, издали завывания не были бы так хорошо слышны.
Дирик сдернул с головы шапку, слушал и слушал, гадая: «Тут он, определенно тут, у самого бункера. Подыхать притащился... Подохнет... Замолчит...»
Завывания не смолкали, они доносились будто из самой преисподней, от них стыла кровь. Дирику казалось: железные пальцы сжали его макушку, подняв волосы дыбом. Он застонал, споткнулся о кучу дров и, ушибив колени, кинулся к автомату, брошенному на нары, вставил новый диск: держа оружие наготове, пошел к двери, прислушиваясь, медленно, будто на каждом шагу надо было преодолевать сопротивление. Дулом автомата оттолкнул дверь, прижался к косяку.
Тьма, хоть глаз выколи. Тьма и шум леса, больше никаких звуков. Как? Он же явственно слышал! Пока дверь была закрыта, у него прямо барабанные перепонки лопались от дикого, совсем близкого воя. Не мерещится же ему, не сошел же он с ума! Все вокруг было реальным, он все ощущал, видел и слышал; прикусил себе язык — больно. Никакой нечистой силы!
— Болван, не паясничай, что зря торчишь тут! Залезай в дом, последнее тепле выпустишь! — обругал себя Дирик. Запер опять дверь, положил автомат, на этот раз под рукой, на дрова; подбросил несколько полешек в гаснувший огонь и опять поймал себя на том, что прислушивается, вытянув шею; выругался и бросил взгляд на бутылки с самогоном. На их стеклянных боках играл красно-желтый отблеск, казалось, жидкость сама загорелась, она то вспыхивала сильнее, то гасла.
Ну вот опять! Вой и подвывания еще ближе, будто Сатана уткнул морду прямо в дверь бункера и его стоны пробиваются во все щели.
Дирик круто повернулся к двери, уже не соображая, что происходит с ним и вокруг него, совершенно ошалелый, во власти еще не изведанного ужаса. Он зажимал уши кулаками, но и это не помогало: вой продолжался, будто исходил из его черепа... Тогда Дирик опять схватил автомат, толкнул дверь и в то же мгновение нажал на спуск, опустив дуло книзу и водя им слева направо, справа налево... Расстрелял в темноту диск, перевел дыхание. Было тихо, совсем тихо. Никаких подвываний, только ветер изредка вцеплялся в деревья.
Дирик захлопнул дверь, но уже не вернулся греться к печурке; он стоял, слушал и ждал; наконец встрепенулся, посмотрел на автомат и опомнился. Ох и глупость он сделал, расстреляв попусту столько патронов! Ну, а если это не глупость? Может быть, стреляя наобум, он как раз и прикончил раненого Сатану? Воя-то больше не слышно.
Он стал устраиваться на ночлег — надо поспать; одну-единственную ночь он проведет еще здесь, а завтра можно будет вернуться к Рубену. Может, вернее всего было бы не задерживаться в бункере ни на минуту, отправляться сейчас же — ведь оставленный след может оказаться роковым. Но после всего только что пережитого Дирик не был уверен в своих нервах, в своих силах. Впервые в жизни при мысли о том, что в ночную тьму и стужу придется одному брести по сугробам, скитаться в чащах тоскливо шумящего леса, Дирик почувствовал, что по спине у него бегают мурашки — явственно, как однажды на сенокосе, когда ему за шиворот забралась мышь и бегала по спине, цепляясь за кожу острыми коготками, пока он не прижался спиной к дереву и не задавил ее... Нет, он не пойдет, отдохнет, выспится и отправится завтра утром.