Вдали темно-синий океан сливался с серо-стальным горизонтом, даже прищурившись, невозможно было найти границу стыка. Волны ударялись о берег, размазывали грязно-белую пену по влажному песку. Ее клочки подхватывал и уносил сильный, порывистый ветер. Краски дня погасли, выгорели, словно кто-то наложил серый фильтр, обесцветил. Все было серым и ненастным, отчего слабо напоминало российскую зиму. Только песок под ногами не рассыпался бисером, а замерзал, покрываясь тонкой ледяной корочкой, припорошенный снегом.
Виктор скучал по российской зиме. Не по той, что царила сейчас - отчасти именно погода являлась причиной нежелания возвращаться - а по настоящей, снежно-белой, с завалами, сугробами, потерянными под ними машинами, и детьми на санках, весело хохочущими при полете с горки. Ближайшая находилась во дворе начальной школы, где учился маленький Витя Никифоров. На самом деле, это был то ли подвал, то ли какой-то склад, врытый в землю, уходящий вглубь, но холм зимой обрастал снежными бровями, а потом леденел. По скользкой дорожке можно было доехать почти до самой темно-желтой стены школы. Не один портфель погиб в неравной схватке с желанием прокатиться, ведь санки имелись далеко не у всех. Да и лень тащиться домой, когда можно приспособить картонку или сумку.
Виктор чувствовал себя опустошенным. Пустым, как вот этот пляж, по которому гуляет ветер. Как сосуд, из которого год за годом выливали, выплескивали содержимое, пока он не опустел окончательно. В этом сезоне фигурист выжал из себя последние капли. Запал, тлевший внутри последние годы, погас, наступили спокойствие и тишина. Мышцы окутались слабостью, в голове не было никаких мыслей и идей. Любимое дело, дело всей жизни, теперь казалось… пустым. Не стоящим внимания. Виктор устал. Он просто устал. Все так сразу навалилось. Он читал и слышал, как выгорают фигуристы на закате своей активной карьеры. Многие ли стали тренерами, продолжили кататься, по-настоящему, не кривляясь перед публикой, а вновь отдавая всего себя спорту, в любом качестве? Виктор чувствовал, что по физической форме даст фору более молодому Плисецкому, что может откатать не один сезон, унести еще медали, но… запал пропал. Не было ни единой мысли о том, что же делать, какую программу ставить. Уходить с катка сейчас слишком больно, хотя вроде бы пик карьеры.
Раньше он не останавливался, даже не шел, бежал вперед. Стоило закончиться одному сезону, как он уже знал, что будет в следующем. Какую программу покажет, какие чувства вложит. Как будто кто-то сверху диктовал ему построчный план, как в детстве, в школе. Он слышал эти слова, видел перед собой дорогу, прыжки снились ему. Яков ворчал и чуть ли не принудительно отправлял на пару дней отдыхать, но Виктор возвращался. Он жил, горел, отдых казался ему пустой тратой времени. Ведь его так мало, а успеть нужно так много!
Всего этого не стало, он докатал программу нынешнего сезона и замер. Даже не на распутье, в пустоте. Так как не знал, что ему делать, как быть дальше. Чтобы стать тренером, нужен опытный наставник, Яков поможет, тут нет сомнений. Ему только в радость будет, если лучший ученик не сопьется от безысходности, а продолжит путь, будет сражаться. Однако сам Виктор не был готов передавать умения. Просто не знал, что ему передавать - внутри было пусто. Прикрывая глаза, он видел темный силуэт, лишь контур человека. Такой не сможет удивить зрителей и судей, показать новый, неповторимый сезон. Хоть сейчас Виктор придумает программу, построенную на тройных и четверных, но будет ли она настоящей? Подлинным искусством, как предыдущие, в которые он вкладывал частицу себя? Бездушная техника не для него, ему нужно поражать, нужно показывать себя, душу рассыпать искрами по льду. Невозможно творить с пинка. Виктор пытался нащупать верный путь, читал книги, слушал музыку. Все не то, все не так. Лучше вообще пропустить сезон, чем позориться с недоразумением, на которое люди будут удивленно хлопать глазами и переговариваться: “Тот ли это Никифоров? Что с ним случилось?” Лучше уйти сейчас, на пике славы, чем стать известным благодаря провалу. Да, техничному, но все равно бездушному провалу.
Виктор закинул голову, посмотрел в нависшие небеса. Он приехал в Нью-Йорк на местные соревнования, посмотреть на молодое дарование в надежде вдохновиться. Дарование таковым не оказалось - в самом деле, Юрий при всей его хулиганской натуре больше нежности отдает, чем это, заявившее “Нежность” смыслом программы. А потом… черт его дернул уехать в Нью-Джерси. Наверное, вспомнил, как нахваливал местный пляж и маленький домашний городок один из знакомых по высшей лиге.
Зимой, конечно, пляж опустел, туристов тоже не было. Январь собирает всех в Нью-Йорке, в парке и ботаническом саду, возле центра Рокфеллера, на катке, но никак не в маленьком городке возле океана. Конечно, пляж известен, но это в сезон, длившийся тут с июня по октябрь.
Наверное, отсутствие толп людей сыграло свою роль, потому что Виктору внезапно понравился городок. Захотелось остаться, отдохнуть от суеты, привести мысли в порядок. Не может же у него быть кризис среднего возраста? Рановато как-то. Что убедило фигуриста в правильности решения - наличие в соседнем городе, в двадцати минутах езды на автобусе, спортивного комплекса с катком. Правда, он туда так ни разу и не наведался. Сил не было вообще.
Мысли о собственном будущем удручали, если бы Виктор на них зацикливался. Однако Никифоров просто жил, вставал, когда захочет, ел, что захочет, делал иногда гимнастику. Единственное, что не изменилось - пробежки на пару с Маккачином. Псу нравилось носиться по песку, забегать в океан. Виктор наблюдал за ним с деревянного помоста с рядами аккуратных скамеек. В такие минуты он ощущал слабое умиротворение.
- Простите, не возражаете, если я присяду?
Негромкий голос с забавным восточным акцентом вызвал раздражение. На помосте все лавочки свободные! Так какого черта?
Поклонники тоже раздражали, напоминали, чего Виктор может лишиться - почти лишился. Он раздавал автографы, а сам с долей злорадства думал, какой будет их реакция, если он останется здесь и не выйдет больше на каток? Хорошо, что шумиха первых дней улеглась, больше на фигуриста внимания не обращали. Да и то, здесь остались на зиму в основном пенсионеры, им просто не до ахов-вздохов и бури эмоций.
Голос был молодым, и Виктор развернулся, нацепив привычную улыбку. В конце концов, не стоит срываться на еще одном фанате.
- Конечно, присаживайтесь, - собственный голос хрипел, и Никифоров закутался в шарф. Он умудрился простудиться, хорошо еще, после Гран-при, а не накануне, как некоторые, не будем тыкать пальцем, Георгий.
Улыбка облетела кусочками, как осенние листья с деревьев под сильным порывом ветра.
Возле скамейки стоял молодой парень в коричневом пальто. Рукой держался он за спинку, глаза его были закрыты солнечными очками, хотя солнца не видно уже два дня. Но и так Виктор понял, что его неожиданный собеседник слеп.
На удивление ловко тот обогнул острый угол скамейки, присел чуть дальше от края, привычно, расправил полы пальто, пристроил трость рядом. И только потом стал натягивать перчатки на покрасневшие, замерзшие пальцы. Перчатки были толстые, кожаные, с коротким шоколадным мехом внутри.
- Извините, если потревожил, - парень мягко улыбнулся, даже не повернувшись в сторону Виктора. Если не обращать внимания на очки, можно было сказать, что смотрит он прямо перед собой, на океан. - Просто эта скамейка любимая, она единственная, на которой не бывает чаек и сюрпризов от них.
Действительно, Виктор выбрал ее именно поэтому, хотя толком не обратил внимания. Но для слепого наверняка важно знать, что он не выглядит грязным, а на его вещах нет птичьих какашек.
Виктор скосил глаза, а когда парень не отреагировал, чуть повернулся и стал разглядывать его без стеснения.
Лет двадцать с хвостиком на вид, трудно сказать из-за все тех же очков. Из-под шапки с помпоном выбиваются кончики волос цвета горького шоколада. Горло прикрыто накрученным в несколько оборотов пестрым шарфом. Только сейчас Виктор заметил, что пальто не было классического кроя, как у самого Никифорова. Что-то более современное, поэтому неброский пестрый головной убор отлично подошел. Как и кроссовки. Одежда, казалось, собрана из нескольких стилей, однако удивительным образом гармонировала с обликом, не делала парня смешным и нелепым.