Не сломленный, но не спокойный. И это все вина Никифорова. Ничего, он исправит, он обязательно исправит.
- Я не ждал сегодня гостей, - Юри повернулся спиной, чтобы уйти. Виктор не мог его отпустить, не сейчас.
В пару шагов преодолел расстояние между ними, обхватил руками поникшие плечи, притиснул к себе напрягшееся тело. Юри был теплым, домашним, родной запах окутал облаком, когда Виктор уткнулся носом в пушистые, мягкие волосы.
- Я никогда тебе не лгал, только в фамилии. Я люблю собак и гулять под осенним ветром, смотреть на океан. Мне понравились кацудон и такояки, что мы заказали в тот раз из ресторана. И твоя книга, и твоя музыка. Мне не нравится цветная капуста, ненавижу шпинат. Мне хотелось, чтобы кто-нибудь полюбил меня, просто меня, а не Виктора Никифорова, пятикратного чемпиона. Чтобы отругали за развязанный шарф, потерли покрасневший нос и не спрашивали бесконечно о фигурном катании, как будто других тем в разговоре со мной не имеется. Поэтому я был бесконечно счастлив, когда встретил тебя. Я люблю тебя, бесконечно обожаю. Юри…
Плечи под его руками затряслись, японец давился слезами, глотал рыдания. Затем развернулся, уткнулся носом в отвороты пальто.
- Виктор… скажи еще раз.
- Я люблю тебя, я люблю тебя, - Виктор готов был повторить это хоть сотню, хоть тысячу раз. - Хочу быть с тобой, жить с тобой, помогать идти по улице, чтобы ты мог хоть на минутку надеть перчатки на замерзшие пальцы, кататься с тобой на том маленьком катке, гулять по пляжу. Готовить, целовать, слушать… Что угодно, только с тобой.
Юри замер под руками перепуганной пташкой, Виктор слышал, как быстро-быстро колотится его сердечко. Его собственное застыло в ожидании ответа, легкие отказывались принимать воздух. Что он будет делать, если Юри сейчас от него откажется? Это будет больнее падения, сильнее потери вдохновения и апатии, охватившей в конце прошлого сезона.
Он… он не сможет… не сумеет… Он планировал тренерство, дальнейшую жизнь только в свете Юри.
- Я тоже очень-очень сильно люблю тебя, - тихий шепот вновь запустил сердце, Никифоров вздохнул.
Притиснул к себе пискнувшего от неожиданности японца, поднял в воздух. Тысячи коротких поцелуев опустились на загорелую кожу, Виктору не хватало воздуха, не хватало времени насытиться своим Юри. Добрым, доверяющим, прощающим Юри.
Все-все понимающим Юри.
Слепая любовь иногда бывает удивительно зряча.
Юри подставлялся, ласкался, пальцами впивался в спину, плечи, как будто сам не мог поверить в присутствие Виктора. Неожиданно обхватил лицо мужчины руками, заставил остановиться ненадолго. В темноте его глаза блестели как ночное звездное небо. Казалось, он смотрит прямо в душу.
- Лети на соревнования, победи там всех, а после возвращайся, - Юри улыбнулся. - Я буду вас ждать.
- Вас?
- Тебя и Маккачина, разумеется.
- А…
Задать интересующий вопрос Виктор не успел, Юри притиснулся и поцеловал. Никифоров закутал своего домашнего Кацуки в пальто, отогреваясь наконец-то после волнений последних месяцев.
Теплые руки Кацуки, его объятия стали лучшим лекарством на свете.
- Где Виктор? - Плисецкий мрачно посмотрел на тренера. После отповеди в отеле злить Фельцмана он категорически опасался.
- Снова крутится вокруг тайца, - ткнула пальцем в нужную сторону Мила.
Никифоров действительно говорил с тайским фигуристом, вернее, наговаривал на телефон, быстро-быстро. Весь сиял, светился, никто не мог понять причин его радости. Лишь Яков качал головой и готовился стать наставником молодого тренера. В редкие минуты, когда никто не видел, лицо Фельцмана освещала короткая улыбка.
Виктор не мог остановиться. Сразу после выступления он мчался к Пхичиту, с которым его познакомил-таки Юри. Парень был компанейским, оптимистом, которого не могли пробить даже проигрыши и неудачи. Просто обожал фотографировать. Ему не режиссером, ему комментатором с функциями папарацци становиться надо.
Чуланонт Виктору нравился. Уже тем, что рассказал много о “зрячем” периоде Юри в Детройте. И умильно пищал, когда Виктор наговаривал сообщения. Объяснял программу, что сделал и как, какие ошибки допустили другие фигуристы, почему судьи оценили именно в таком порядке.
Как обожает Юри, скучает по нему безумно, как не хватает их разговоров, но все обязательно будет, осталось не так уж много времени. Виктор говорил и говорил о том, что планирует сделать. Сходить к океану, заказать еду из тайского ресторана, который ему посоветовала тетушка Мо, научиться есть палочками - пусть Юри покажет, как правильно их держать. Выучить японский - ну, или начать. Научить Юри русскому - ну, или начать. Планов много, не море - океан.
Юри ничего не отвечал, Пхичит сказал потому, что у Кацуки нет номера Виктора. Ему в телефон заносят номера, а потом ставят на быстрый набор и голосовую команду. Как-то так, Юри разбирается лучше. Надо попросить его редактора, Лизу, или куратора из реабилитационного центра, который изредка заглядывает проверить-посмотреть.
Виктор летал, порхал, плевал он на вечное недовольство Плисецкого. У того никак не закончится пубертатный период, хорошо, прыщи не полезли, а то Мила в свое время тонну тональника перевела на это дело. Фельцмана все устраивает, он так и планировал - еще один год и уход на пике славы. Маккачин в восторге от перспективы жить возле океана. Виктора пригласили в школу на окраине Нью-Йорка, почти на границе с Джерси. Сорок минут туда, сорок обратно. Не так уж и много за возможность жить в Оушен-Гроув.
Это было… счастье. Любовь, которая никак не прекращалась, не думала гаснуть. Без кипящей страсти, но с сексуальным притяжением. Нет, в самом деле, разве может быть кто-то соблазнительнее спящего Юри?
Виктор вздохнул, закончил сообщение традиционным и оттого еще более ценным и трепетным:
- Я люблю тебя.
Через два часа он открыл барабанившему в дверь номера Пхичиту. Тот протянул телефон, кто-то звонил. Родной голос влился в ухо.
- Я тоже тебя, очень-очень.
Самолет приземлился в Нью-Йорке в десять часов утра. Виктор вез сумку с медалью, сертификатом, Маккачина, следом должны были прилететь остальные вещи. У Юри большой подвал и есть свободная комната - это они уже обговорили.
Жить решили у Кацуки, так как там ему привычнее, он все знает. Виктор мог бы купить собственный дом, но это составило бы огромные трудности для Юри. Ну его!
Машинально скользнул взглядом по толпе, ему нравилось смотреть на туристов, разноцветных, шумных, говорливых, таких разных. Внезапно увиденная картина заставила распахнуть глаза и расплыться в счастливой улыбке.
В кресле, в зале ожидания, за прозрачной стенкой сидел Юри. В коричневом пальто, с тростью, но без шапки. Шарф котенком свивался на коленях.
Как он добирался сюда, в незнакомое место?!
- Ты здесь один? - против воли в голос прорвалось беспокойство.
Юри поднял голову, улыбнулся, и Виктор тут же передумал сердиться на безответственного возлюбленного.
- Меня Лиза привезла, - ответил он, поднимаясь. - Оставила одного, хотя, подозреваю, что караулит где-то неподалеку, потому что я вроде бы самостоятельный.
Виктор рассмеялся, обнял Кацуки за плечи и медленно пошел к выходу. Юри намотал поводок Маккачина на руку, пес норовил лизнуть японца в ладонь.
- Кстати, - Никифоров нахмурился, этот вопрос не давал ему покоя длительное время. - Ты сказал, что не против Маккачина, но… большая собака в доме точно не помешает? У тебя же все вещи должны лежать на определенных местах, а Маккачин способен кресло или диван сдвинуть.
На лице Юри появилось удивление пополам со смущением.
- Разве я не говорил? Вся мебель в доме прикреплена к полу. Конечно, во время уборки это вызывает некоторые трудности, но очень пригодилось в первое время, когда я ошибался и падал.
Виктору хотелось хлопнуть себя по лбу. А еще лучше - поцеловать своего невозможного Кацуки.
Потому что слепая любовь бывает удивительно зрячей.