Второго нужного мне типа я нашёл в помещении игровых автоматов у заднего входа в гостиницу. Невысокого роста, круглолицый и упитанный, с выпирающим из расстёгнутой меховой куртки круглым брюшком. Из бокового кармана куртки торчит антенна радиотелефона, а унизанные кольцами толстые пальцы теребят чётки и связку ключей. Он был гостиничным сутенёром. Раз я поймал его с коробком «травки», которую он нёс какому-то важному клиенту, а потом несколько раз бил его толстую морду, пока он сам не предложил мне жить в дружбе. Ничего ценного в плане информации я от него получить не успел, но кое-что, опасное для себя, он успел мне наболтать.
Не заходя в зал, я остановился у стены и присвистнул.
Он не обратил внимания. Я свистнул снова, а потом крикнул:
— Эй, Фунтик!
Фунт — кличка. Фунтиком его звали только я и другие опера, а Савельев при общении с ним неизменно добавлял ещё и подзатыльник.
Фунт вздрогнул и обернулся. Лицо его выражало ярость. Отыскав взглядом меня, он покрылся пятнами, а потом, нахохлившись, засеменил ко мне, скрипя новыми ботинками.
Я стоял и улыбался.
— Послушай, ты, — задыхаясь, сказал он, — ты…
Я врезал ему по роже. Несильно. Он заткнулся и заморгал. Быстро-быстро, как и полтора года назад.
Я улыбался. Фунт был растерян. Он знал, конечно, что из милиции меня уволили, но кем я был теперь, не догадывался и боялся ошибиться.
— Здравствуй, Фунтик, — доброжелательно сказал я. — Как жизнь? Как здоровье?
Он потёр ушибленное место и промолчал.
— Пошли, разговор есть. — Я показал на приоткрытую дверь кафетерия.
— А ты уверен, что нам есть о чём говорить?
Я задумчиво посмотрел на свой кулак, и Фунт ощутимо напрягся.
— По-моему, я никогда не разрешал тебе обращаться ко мне на «ты». Разве не так?
Он пробурчал что-то нечленораздельное. Я снова кивнул на двери кафе, откуда выходили два высоченных негра в сопровождении потрёпанной нашей соотечественницы. Она работала в гостинице ещё до моего увольнения; имени её я не помнил. В память врезалось, что она имела высшее техническое образование и когда-то преподавала в ПТУ.
— Пошли?
Фунт вздохнул и, передёрнув плечами, зашагал к кафе.
Мы сели за столик. Я взял себе кофе, он — банку «джин-тоника». С треском открыл её, глотнул и поставил на столик, разглядывая носки своих ботинок… Приняв какое-то решение, он вскинул голову и уставился на меня своими водянистыми бегающими глазами.
Я уже достал из кармана удостоверение, которым снабдил меня Марголин, и, не раскрывая, вертел его в руках, отхлёбывая горячий кофе и усмехаясь.
— Ты уверен, что правильно себя ведёшь? — спросил Фунт.
Он начал говорить энергично, с «наездом», встряхивая длинной светлой чёлкой и наклоняясь все ниже к столу. Постепенно напор его ослабевал, и, замолчав, он неотрывно смотрел на зажатую в моих пальцах «ксиву».
Я показал ему обложку, потом, когда он удивлённо вскинул на меня свои водянистые голубые глаза, раскрыл книжечку.
— Понятно?
Он подавленно молчал. Убирая удостоверение в карман, я понял, что не обманул его ожиданий.
— Значит, говоришь, дела у тебя идут нормально? Это хорошо… Я тебя, Фунтик, не задержу. Так, обрешили пару вопросов и разбежались. Как в старые добрые времена. Помнишь, да? Помнишь, как ты мне про армян, которые с золотом заморачивались, говорил? Или про бойца с «тэтэшником», который на последнем этаже отирался?
Первый случай, про армян, был чистейшей правдой, а второй я придумал экспромтом. Фунт удивлённо вскинул брови, но не возразил. Подумал, наверное, что я просто путаю.
— Или ещё… — Я улыбнулся.
— Я понял. — Сутенёр допил коктейль и нервно смял банку. Ему явно хотелось добавить ещё, и чего-нибудь покрепче, но отойти к стойке он не решился.
— Я тебя сильно не затрудню. В память о нашей прежней пылкой дружбе. Меня интересуют трое наших ребят, которые приезжают сюда каждый понедельник.
— Но… — Похоже, он меньше всего ожидал услышать этот вопрос.
— Я работаю в отделе внутренней безопасности. Открою тебе такой маленький секрет, поскольку парень ты надёжный, проверенный…
— Да?
— Жду.
— Я возьму ещё джина…
— Попозже. Не бойся, я не дам тебе засохнуть. Ну?
— Я…
— Фунтик, не раздражай меня. Глядишь, на свете станет одним сутенёром меньше. Или одним инвалидом больше, кому как нравится. А твои девочки будут скучать недолго. Я позабочусь, подберу им какого-нибудь душевного товарища. Н-ну?
— Я… — Бедный, он весь покрылся испариной. — А что мне сказать?
— Все. Всё, что знаешь. Я не обижусь, если получится много.
— Спрашивайте, а так…