– Возможно, я ошибаюсь, мальчик мой, но мне кажется, я замечаю в вашем взгляде профессиональный интерес. – Он шумно задышал, сложив крупные ладони на столе. – Признавайтесь, что вы там задумали?
– Признаюсь, – угрюмо ответствовал Морган. – Я готов изложить самую нелепую историю на свете, если у вас найдется время выслушать ее. Она довольно длинная, но, подозреваю, соскучиться вы не успеете. И еще я взял на себя смелость – если вам потребуется дополнительное подтверждение моим словам – пригласить сюда Кёрта Уоррена…
– Хе! – хмыкнул доктор Фелл, в предвкушении потирая руки. – Хе-хе-хе! Как в старые добрые времена. Разумеется, время у меня есть. И приглашайте ко мне кого угодно. Наливайте себе еще и приступайте к сути.
Морган сделал хороший глоток и глубоко вздохнул.
– Первым делом, – начал он так, словно собирался читать лекцию, – я бы обратил ваше внимание на тех, кому достались места за столом капитана на борту старой доброй «Королевы Виктории». В их числе, к счастью или несчастью, был и я.
Сначала я опасался, что путешествие будет скучным: все вокруг прямо-таки сочились добропорядочностью, и спустя полчаса после открытия бара там сидело всего два человека, не считая меня. Именно так я и свел знакомство с Вальвиком и Уорреном.
Томассен Вальвик – норвежец, бывший капитан, водивший по маршрутам Северной Атлантики и грузовые, и пассажирские суда, теперь он уже на пенсии, живет в собственном домике в Балтиморе, у него там жена, «форд» и девять детей. Сложен он как профессиональный боксер, постоянно жестикулирует и имеет привычку громко фыркать через нос, прежде чем засмеяться. Кроме того, он самый душевный собеседник, способный всю ночь напролет потчевать вас невозможными байками, которые кажутся еще смешнее из-за его убийственного акцента, и никогда не обижается, если его называют лгуном. У него рыжие усы и светло-голубые глаза, утопающие в морщинках, и в целом лицо морщинистое, с красноватой обветренной кожей, а еще в нем начисто отсутствует высокомерие. Я понимал, что для капитана сэра Гектора Уистлера вояж намечается непростой.
Поскольку, видите ли, капитан Вальвик знавал шкипера «Королевы Виктории» еще в прежние времена, до того как Уистлер сделался важным и суровым джентльменом, восседающим во главе стола. И Уистлер, толстеющий, с поджатыми губами и сутулыми плечами, сверкающий золотым позументом, словно рождественская елка, глаз не спускал с Вальвика. Он следил за Вальвиком так, как на корабле в шторм следят за тарелкой супа, однако это никак не действовало на непрошибаемого скандинава и не останавливало поток его баек.
Поначалу это не имело особенного значения. Потому что мы попали в шторм сразу же и внезапно: шквалистый ветер с дождем и головокружительное сочетание килевой и бортовой качки разогнали почти всех пассажиров по каютам. Все элегантные гостиные и салоны лайнера обезлюдели совершенно, в коридорах трещало так, словно кто-то раздирал на части плетеные корзины, а море с ревом проседало, колошматя тебя о переборки, и вздымалось, швыряя тебя куда-то головой вперед, и попытка подняться по трапу превращалась в настоящее приключение. Лично я люблю плохую погоду. Люблю, когда ветер врывается в открывающуюся дверь, люблю запахи белой краски и надраенной меди, от которых, говорят, и делается морская болезнь, и еще как коридор поднимается и опускается, словно лифт. Но некоторым на все это вообще плевать. И в результате за капитанским столом осталось всего шестеро: Уистлер, Вальвик, Маргарет Гленн, Уоррен, доктор Кайл и я. Две знаменитости, на которые нам хотелось посмотреть, были представлены пустыми стульями… А сидеть на них полагалось старому Фортинбрасу, который держит ставший очень знаменитым театр марионеток, и виконту Стертону. Не знаете никого из них?
Доктор Фелл взъерошил густую копну тронутых сединой волос.
– Фортинбрас! – громыхнул он. – А не о нем ли я читаю последнее время в некоторых журналах для снобов? Театр где-то в Лондоне, марионетки в натуральную величину, тяжелые, как настоящие люди, он еще ставит классические французские драмы, кажется?
– Верно, – закивал Морган. – Он занимался этим последние лет десять-двенадцать для собственного развлечения или же из мистического чувства, что тем самым он спасает Высокое Искусство; его театр, тесная коробка с голыми скамьями, вмещающая человек пятьдесят, находится где-то в Сохо. Никто к нему и не захаживал, кроме детей проживающих там иностранцев, но уж те были от него без ума. Pièce de résistance[1]старого Фортинбраса – его собственная постановка «Песни о Роланде», переложенной французским белым стихом. Все это я узнал от Пегги Гленн. Она говорит, большую часть ролей исполнял он сам, громогласно выкрикивая благородные стихи из-за сцены, и сам же с ассистентом двигал фигуры. Марионетки весят почти по восемь стоунов[2] каждая – они набиты опилками, в доспехах, с мечами и с прочими атрибутами – и потому установлены на специальные тележки и снабжены сложной системой проволок, которые приводят в движение руки и ноги. И это жизненно необходимо, поскольку в основном его куклы сражались друг с другом, а дети в зрительном зале то и дело вскакивали с мест и вопили до хрипоты, подбадривая героев.