И только безграничная нежность Элены, ее мягкие, но настойчивые просьбы сделать что-нибудь или, пожалуйста, принести то или иное, ее страстное желание, чтобы он закончил перевод Мильтона, начатый давным-давно, еще в самый разгар Гражданской войны, и написал работу о полной вульгарной безвкусицы поэтике Лопе и еще о многом другом, — все это вырывало прежнего профессора из сумрачного небытия, только это и могло вновь разжечь огонь в его потухших глазах, которые с каждым днем все более наполнялись мрачной тьмой, все более отвыкали от окружающего мира.
И только когда домой возвращался Лоренсо, вновь появлялся подтянутый мужчина, полный решимости очаровывать, развлекать и обучать своего сына, охваченного тревогой и беспокойством.
Я старался никого не приводить домой, чтобы отцу не приходилось прятаться в чреве необъятного шкафа, однако моя матушка, быть может из любви ко мне, быть может по каким-то другим соображениям, составила настоящий график посещений моих приятелей. Когда кто-либо из моих уличных знакомых появлялся у нас в квартире, отец запасался карбидной лампой и парой книг, запирался в шкафу и терпеливо дожидался ухода юных гостей. По счастью, консьержка, вечно недовольная, хамоватая дама, и ее муж Касто, изможденный трудом и силикозом каменщик, оба они взвивались, как настеганные кони, свирепели лишь от одного вида чужих, неизвестных мальчишек, которые жили даже не по соседству. Консьержка и ее муж ревностно стерегли и охраняли наш дом. Все это, помноженное на наш всегдашний страх, позволяло нам избегать неожиданных встреч с моими приятелями, их нежданных посещений и, как следствие, хранило нас от внезапных потрясений, которые несли с собой нежданные звонки во входную дверь.
Никогда не забуду, как однажды, в день запланированных визитов, отец почувствовал себя плохо и должен был немедленно пойти в ванную комнату. Несмотря на то что дверь в столовую была всегда заперта, через стекло и сквозь тонкую тюлевую занавеску кто-то заметил неясную тень в коридоре.
И тогда мама, дабы с легкостью выйти из затруднительного положения, завела шутливый разговор о том, что иногда нас посещает одно очень миролюбивое привидение. Естественно, такое объяснение подлило еще больше масла в огонь, у собравшихся пробежал холодок по спине, леденя кровь предвкушением ужаса. Правда, стоит отметить: все мы жили в вечном ожидании ужаса, страх превратился в привычку, мы ясно представляли себе карту преисподней, прекрасно знали ее муки и постоянных обитателей, — потому мамина история всем показалась вполне правдоподобной. Все снова занялись игрой парчиси. Но скоро послышался какой-то шум, из уборной донеслось журчание сливного бачка. Пока бачок наполнялся, он издавал тихий свист, похожий на стонущее завывание ветра. Ребят охватило оцепенение и ужас. А мама невозмутимо произнесла: «Вот-вот, так всегда. Этот призрак совсем не изобретательный, вечно делает одно и то же: потянет за цепочку бачка и исчезнет». Все с облегчением перевели дух и снова принялись за игру.
Есть нечто такое, что я не знаю даже, как и назвать, нечто похожее на великодушную нежность, flebile nescio quid[45], то, что воспел поэт, что является даром, приношением прекрасных слез. Я видел их, падре, я видел их в глазах Элены, когда она рассталась с сыном у колледжа и пошла прочь. А я пошел за ней следом. Я шел за ней до самого дома на улице Торрихос. Я ворвался в ее мир, словно порыв ветра, словно нежданный удар кулаком по лицу, — ворвался, движимый нездоровым любопытством. Я все помню. Я начал свое преследование вовсе не из желания шпионить за ней, нет, скорее из неотступной потребности восхищаться ею. Даже сегодня, когда неумолимые факты extinxerunt impetum ignis[46], когда погас огонь страсти, я все еще вздрагиваю, застигнутый врасплох воспоминаниями о ее походке, ритме ее шагов.
Она вошла в здание величественного вида, у меня было достаточно времени, чтобы увидеть, как лифт поднял ее на пятый этаж. Там располагались ателье и небольшой магазин по пошиву и продаже женского нижнего белья и всевозможных интимных предметов женского туалета. Без сомнения, белье шьют самые что ни на есть сладострастные и распутные женщины, составляющие немалую часть нашего — увы! — погрязшего в грехе и разврате общества. Элена подрабатывала в этом ателье на сдельщине. Должен признать, я испытывал праведное негодование, ярость и гнев при мысли, что эти руки, явившиеся в наш мир, чтобы ласкать детей и близких, заняты ничтожными пустяками. Не могу объяснить, какими доводами рассудка я руководствовался, когда, стоя в окружении омерзительно пошлых манекенов, нагло призывавших носить именно сии вещи, схватил ее руки, истово сжал их, а потом с нежностью прижал к своему лицу. И пока ее руки ласково касались моего лица, горячо шептал ей, что Господь создал нас для иных, высоких предназначений. Она своих рук не отвела. Я подумал, что она меня понимает, разделяет мои мысли. Ее руки покорно, почти безвольно, едва касались моего лица. Я почувствовал легкое движение ее рук, словно она касается моей кожи. И этим своим единственным движением в один миг разрушила, казалось бы незыблемое, основание моего пасторского предназначения, привела в полное замешательство мои представления о бескорыстном диаконском служении.