- Будь со мной, - сказала она.
… Когда они наконец смогли оторваться друг от друга и вытянулись на жёстких льняных простынях, Рогриан подумал сквозь приятное гудение в голове, что уже очень давно он не ощущал себя таким спокойным и таким беззащитным одновременно. Должно быть, Мэйт чувствовала себя так же, но он не стал спрашивать. Ему казалось, что слова сейчас не нужны. Но постепенно блаженство отпускало его, и он начал тревожиться. Мэйт, должно быть, думает, что это всего лишь одна ночь. Наступит утро, развеется этот волшебный туман, и они снова станут дворянином и простолюдинкой, чужими и чуждыми друг другу. Не открывая глаз, Рогриан повернулся к женщине, желая обнять её и сказать, что на следующую ночь он придёт снова, но тут вместе с тревогой его кольнула горечь – а что ещё им остаётся, кроме ночных встреч? Люди его круга не женятся на бывших маркитантках. Быть любовниками – вот и всё, что им суждено.
- Я хочу зажечь свечи, - проговорила Мэйт. Рогриан перевернулся на живот и наблюдал за тем, как она зажигает свечи, а их огоньки освещают её кожу, придавая ей тёплый медовый оттенок.
- Ты у меня в долгу, - проговорил он, когда Мэйт вновь легла рядом с ним. Та приподняла брови:
- Разве?
- Ты обещала рассказать мне занятную историю. О том, как маркитантка стала хозяйкой гостиницы.
Мэйт улыбнулась:
- О-о-о, это действительно занятная история. И как у всех занятных историй, у неё есть мораль. Не буду делать тайны, раскрою мораль сразу, - она шутливо погладила Рогриана по щеке. – Благоразумие и честность открывают дорогу к счастью.
- Вот как?
- Да. Однажды я поняла, что с меня хватит войны. Присоединилась к бродячему театру, попала в Тирль… Тут-то я и увидела эту гостиницу, и поняла – хочу её. Хочу, и всё. По счастью, хозяин гостиницы был не женат.
- Стой, - рассмеялся Рогриан, привлекая её к себе, - дальше я слушать не хочу …
- Поздно, господин мушкетёр, вы уже сами напросились… Я пришла к хозяину ночью, села на кровать и сказала, что хочу выйти за него замуж. Что буду работать в трактире, и работать так хорошо, что он сможет сэкономить на прислуге. А по ночам буду радовать его так, как никакая другая женщина не порадует. К утру бедняга был по уши влюблён в меня, - она рассмеялась, и в этом смехе слышалась нежность. – Так благодаря моей честности и его благоразумию мы оба пришли к счастью.
Рогриан улыбнулся. Ему и в голову не пришло её осуждать. Он вырос среди людей, которые считали в порядке вещей заключать браки по расчёту, а брак по любви называли не иначе как эгоизмом и глупостью.
- Он был милым человеком, - проговорила Мэйт. – Я даже полюбила его со временем, и плакала, когда он умер. Это было похоже на любовь матери к сыну, хотя он и был старше меня. Я не любила его, как женщина любит мужчину. Как я люблю…
Она повернулась к Рогриану. Её лицо точно светилось изнутри, и в этот момент Рогриан позабыл о том, какой некрасивой показалась она ему в их первую встречу. Сейчас она была прекрасна, и он потянулся к ней, заключая её в объятия, готовый прошептать ей в ответ, что он тоже её любит…
- … лейтенанта Корвилла, - сказала она, и эти слова вонзились в Рогриана, как ледяные когти. Он замер, глядя на неё расширенными глазами. Чёрные глаза Мэйт вмиг утратили ясность и блеск, взгляд стал тягучим и тяжёлым, как дёготь. Левой рукой она притянула Рогриана к себе, а правая быстро, как змея, скользнула в сторону, выхватывая откуда-то из-под простыней короткий кривой кинжал.
Рогриан уловил лишь проблеск металла – и его чувства исчезли. Как тогда, на Ореховой улице, когда прозвучал взрыв, он перестал быть испуганным человеком и превратился в машину. Мышцы действовали быстрее разума, и он перехватил руку Мэйт на полпути, как совсем недавно, во время танца, но на этот раз жёстче, грубее, выворачивая тонкое запястье. Мэйт яростно вскрикнула, свободная рука взметнулась вверх, острые ногти нацелились Рогриану в лицо. Но он был быстрее. В одно мгновение он выхватил кинжал из ослабевших пальцев, которые недавно целовал с такой страстью, и вонзил его в грудь женщины.
Удар был таким сильным, что кинжал вошёл по самую рукоятку. Мэйт снова вскрикнула, но на этот раз так тихо, что это скорее походило на вздох. Её глаза закатились, голова бессильно откинулась назад, как будто устав держать груз тяжёлых волос, и она распласталась на смятых простынях.
Только тут к Рогриану вернулись чувства – и лучше бы не возвращались. С коротким хриплым криком он обхватил женщину руками, попытался приподнять её – какой тяжелой внезапно сделалась она, совсем недавно лёгкая, словно пламя! – и тут же разжал объятия, позволив её телу упасть обратно.
Крови почти не было – он ещё со времён войны знал, как заколоть человека в ближнем бою одним точным ударом в сердце, чтобы не повредить крупный сосуд и не забрызгать всё вокруг. И сейчас было так же – лишь несколько капель пролилось на простыню и на его руки.
Разум Рогриана вновь погрузился в оглушительно тихий туман. Он не понимал, что только что произошло, почему Мэйт заговорила о его товарище Корвилле, почему выхватила нож. Он понимал только одно – Мэйт не могла спланировать это в одиночку, не придумав запасной план. Теперь понятно, почему она отпустила всех своих слуг и служанок, но оставила этого Руна, горбатого парня с длинными сильными руками, оставила его на первом этаже, там, где Рогриан так опрометчиво сбросил на пол свою шпагу… Первым делом он схватил тяжелый дубовый комод, стоящий возле двери, подтащил его в сторону, загородив дверь. Потом начал одеваться – проворно, быстро, даже руки не дрожали. Завязав шнурки штанов и набросив на плечи рубашку, он услышал внизу какой-то шум – что-то упало с грохотом, кто-то вскрикнул – а потом громкий и решительный голос Отогара:
- Не делай глупостей, мальчик!
Рогриан вновь схватился за комод и оттолкнул его обратно, освобождая себе путь. Уже на пороге он резко остановился, бросил последний, полный боли взгляд на Мэйт – уже похолодевшее тело на ещё тёплых простынях – и отвернулся, сжав зубы.
Когда он быстро спустился в зал, то сразу увидел Отогара, который буквально нависал над Руном, прижавшимся к стене. Лицо юноши было искажено гневом и страхом, в правой руке он сжимал нож. Из-за спины Отогара испуганно выглядывал Гармил.
Рогриан медленно вышел на свет, и тут Рун увидел его. Глаза паренька медленно расширились, когда он разглядел кровь на руках Рогриана. Его лицо стремительно побледнело, и он отбросил нож в сторону.
- Теперь мне всё равно, - сказал он, подняв на Отогара измученный взгляд. – Делайте со мной всё, что угодно, теперь мне всё равно.
- Тебе не должно быть всё равно, мальчик, - ответил Отогар, разглядывая его сощуренными глазами. – Тебе грозит петля. Неужели тебе не страшно?
Рун только покачал головой, его губы болезненно скривились.
- Я боялся только одного, - проговорил он. – И это произошло.
Закрыв лицо руками, он отчаянно разрыдался, раскачиваясь из стороны в сторону.
- Дайте мне взглянуть на неё, - простонал он сквозь рыдания, - дайте посмотреть на неё в последний раз, а потом делайте всё, что хотите…
Все трое молчали. Гармил смотрел на то, как Рун горько плачет, сжавшись в комок, как дрожат его изуродованные горбом плечи, и вспоминал, как этот самый басовитый голос совсем недавно презрительно и спокойно разговаривал с лейтенантом Корвиллом. Как эта тень, одно плечо которой было выше другого, выросла перед ним там, в маленьком дворике на окраине Глотки. Как эти длинные руки пытались схватить его. Он не испытывал ни малейшей жалости к этому парню; ему хотелось убить его прямо сейчас, своими руками. Раздавить, как Паука. Но Отогар продолжал стоять неподвижно, молча глядя на Руна, а значит, пока что Рун нужен учителю живым.