Сложно жилось Тогизбею. Никто кроме него не знал, что прямо на территории охотничьих угодий племени находились эти невиданные сооружения, называвшиеся буровые. А среди людей, прилетавших на вертолетах, были и его, Тогизбея, соплеменники, с которыми он сам, оставаясь Великим ханом, «работал вахтовым методом», и после вахты летел в Город, где жил и отдыхал до следующего заезда в странном деревянном доме(не в чуме) на территории какого-то святилища чужой веры под названием «монастырь». В доме он жил вместе со своими сородичами, а всем на территории монастыря распоряжались могущественные шаманы, которых здесь называли монахами, во главе с Игуменом Хризостомом — главным шаманом этого святилища-монастыря.
И вот он, глава племени, хан, лишний раз робел пройти по монастырскому двору, чтобы не столкнутся с монахами или, не дайте Духи Рода, с самим Хризостомом. А священники его как-то и не замечали, что с одной стороны радовало, но и наносило урон Ханскому самолюбию.
Единственным, кто знал и замечал Тогизбея, был странный человек по имени Иван, который приходил в большой дом на территории монастыря, чтобы заниматься нелепой и бессмысленной работой. Целый день стучал по большой черной деревянной колоде с узкими черными и белыми плашками на одном конце, извлекая из неё то ужасные, то ласкающие слух звуки.
Они здоровались, как старые знакомые на бегу, особо не обращая друг на друга внимания. Впрочем, в становище рода Иван вел себя прилично и выказывал властителю должное почтение. Да вот только в таёжном селении никто, кроме Тогизбея, не замечал этого странного чужеземца.
Умный и хитрый шаман Племени Турухан давно заподозрил неладное. В пасмурную погоду Повелитель Тогизбей всегда норовил остаться один на берегу Могучей Реки, а шаман в это время ловил ноздрями странный удушливый запах, и непонятное слово «нефть» звучало в его натруженном мозгу.
Ещё казалось Турухану, что Хан смотрит на кого-то невидимого остальным и даже, вроде, общается с этим невидимкой, не очень внимательно, скорее, между делом, но общается. А как тут быть шаману — духовному вождю Племени?
Турухан часто, тайно принеся в жертву Духам пару зайцев или диких голубей, тайком пробирался на берег и взывал к Невидимым, чтобы открыли ему глаза и дали узреть, ведомое хану. Но, Невидимые молчали и не торопились помочь любопытному шаману.
В особняке «Монастырских татар»
Известный Писатель затеплил лампаду в красном углу перед бронзовой массивной плитой, в былые времена венчавшей могилу Праведного Старца. Икон он в своём жилище не держал: с одной стороны — не разбирался он в Ликах и не испытывал внутренней потребности, с другой — из уважения к хозяевам дома. Правда, какой они веры Писатель так и не понял. А вот к возжиганию лампадок, живя на территории монастыря, он пристрастился, подсел на это действо. И запах ладана ему был приятен. Благо, прямо во дворе в церковной лавке можно было приобрести и уголь для домашней кадильницы, и ладан, и елей, чтобы заправить лампадку. Ещё Писатель считал, что тонкие ароматы способствуют пробуждению вдохновения, ну, а если повезёт, может и со Старцем сеанс связи получится.
Одним словом сиди и жди вдохновения — хорошо-то как! Да не ко времени раздался стук в окошко почти на уровне земли. Бывшие кочевники сдавали Писателю жильё в полуподвальном этаже. Верх был густо заселен членами их большой семьи. Ну, так вот, раздался стук и, следом в дверь просунулась улыбающаяся физиономия звонаря Коляна.
— Бог в помощь! Здрав буди, летописец ты наш!
— И тебе не болеть, звонила!
— А вот, чтобы не болеть, есть у меня средство чистое, как Слёза Господня. Шурик-певчий гнал двойной перегонкой, а я на кедровых орешках настоял да на травках собственного сбора. Ты же знаешь, за скудостью дохода церковного, для поддержания бренного тела и души каждый год промышляю боем ореха да сбором трав. А то как концы с концами сводить?
Надо сказать, писатель никогда не возражал против приёма лишней стопочки: кровь веселит, армейское и геологическое прошлое вспоминается, да и вдохновение опять же…
— Что ж ты так живёшь в Святом месте, как басурман — лоб в избе не на что перекрестить?— весело потирая руки, изрек Колян. — Ишь, лампадку к бирке от могилы приспособил!
— И что с того? Бирка-то с могилы Праведника, выглядит солидно и благообразно. Он не в обиде, а иной раз и вразумляет меня в трудах,— радостно ответил Писатель, протирая стаканы и выкладывая на стол домашнюю колбасу. Во, хозяева угостили, от родни привезли. Как и положено в их породе. Из конины. Раньше-то из оленины делали кочевники, а теперь и коняга за милую душу.
— Ну, давай, грамотей, по единой. Во здравие тела и души и во Славу Божию!
— А ты, церковная мышь, молиться перед трапезой и возлиянием не будешь?
— Да ладно ты, фарисей и книжник! Я молитву внутреннюю творю ежечасно. Вздрогнем!
Выпили, закусили, ещё налили. Хорошо! И лампадка так мирно горит! И уже время к вечерней службе близится. Стало быть, допивать надо скорее да идти звонарю на колокольню. Разлив по последней, Колян посерьёзнел:
— Слышь, грамотей, помнишь, мы к тебе как-то с корешем из прежней моей мирской жизни на Пасху разговляться приходили? С Базукой? Его вообще-то Лёха зовут. Так вот, правильный он мужик.
Бывало, как к нам в кабак, прости, Господи, мя грешнаго, заглядывал, так все официанты и хозяин перед ним на цырлах ходили. Фартовый человек. Я, конечно, теперь при храме, Вон Владыка подрясник благословил, но сана на мне нет — значит, и базар могу с кем хочу держать!
—Ты к чему это, Колян, так длинно излагаешь? Или надо чего?
—Нет, ты того… не подумай плохого, только Базука к тебе какой-то интерес имеет. Заглядывал на днях, просил с тобой стрелу забить. Мол, потрещать кой-о-чем надо, а я такому человеку отказать не могу. И тебе не советую…
— Ну, ты даёшь! То по-старославянски, то по-кабацки изъясняешься! Зови своего Базуку. Помню — хорошо мы в Светлую Седьмицу посидели.
Вот и ещё одна вахта завершена. Значит конец сухому закону. Цивилизация, ванна или банька, водочка…
Шамиль зашел в бытовку поторопить своего родственника Тогизбея.
«Странный он какой-то, — подумал Шамиль, — Не пойму, кем он мне приходится? И живет он вроде у нас при монастыре, как родной, а вроде и нет его вовсе. А как на вахту прилетаем, будто вдвое больше становится да вдвое сильнее. И мужики в бригаде перед ним робеют, хотя авторитетом не давит, да и видать не очень в нашем деле разбирается»…
…Тогизбей в последний раз перед отъездом, оглядел родные просторы. До следующей вахты он сюда не вернётся. Но, что всегда его поражало: в Племени, ханом которого он был много лет по древнему праву наследования, его отсутствия никто не заметит. И, вот ещё диво — работа на буровой никак не отвлекала вождя от забот «государственных», и никто из соплеменников не догадывался, что их грозный Хан одновременно ещё и работяга-нефтяник. Как, впрочем, никто из подданных Тогизбея не замечал нефтеразработок посреди своих исконных охотничьих и пастбищных угодий.
Лишь шаман Турухан после камлания и приёма изрядной дозы отвара мухоморов зрел в зыбких, призрачных снах, посланных Невидимыми, странные жуткие сооружения на землях Племени, да в мухоморном трансе иногда шептал странное слово «нефть». Те, кто слышал сонное бормотание Турухана, думали, что это имя какого-то могучего Духа-покровителя, доступного только шаманам. Но, Невидимые ничего не хотели объяснять Жрецу. Количество выпитого отвара и съеденных грибов не переходило в качество. Прозрения не наступало.
Тогизбея всё больше и больше тяготило ощущение своей умноженности на два. Он не мог уже различить, где в нём начинается хан, где заканчивается нефтяник.