— Даже если я сделаю все, что ты пожелаешь?
Хассе поднял голову, глядя на него.
— Все, что пожелаю?
— Да, все, что угодно, Хассе! Клянусь Великим Духом! Накажи меня, причини боль, делай все, что хочешь, я на все пойду ради твоего прощения.
— Ты хочешь прощения? — черные глаза Хассе снова казались двумя безднами, выпивающими страх, усталость, радость, все, что делало его живым. Аренс не мог заставить себя отвести взгляд.
— Да… если есть хоть какая-то возможность, хоть что-то… — он с трудом смог выговорить эти несколько слов. Хассе поднялся и шагнул к нему, закинул руку за шею, потянул ремешок, которым Аренс связывал волосы. Белоснежные отросшие пряди упали на плечи, рассыпались по спине.
— Стой спокойно, маленький ублюдок, — холодно проговорил индеец, — ты такой красивый, наверняка кто-нибудь уже обратил внимание на эти прелести.
Аренс оцепенел. Каждое слово, произнесенное Хассе, было когда-то сказано им. Каждое слово, каждое прикосновение индейца повторяло ад, некогда случившийся на тропе у Черных скал. Только теперь Хассе был им самим, тем, прежним Аренсом Ринггольдом. Насильником и убийцей, способным на все. А он был напуганным, растерянным мальчишкой, потерявшим себя, потерявшимся в себе.
— Не сопротивляйся, краснорожая шлюшка, — продолжал тот, растягивая завязки на своей одежде, — тебе будет хорошо, я обещаю.
Затрещина была не такой уж сильной, но Аренс пошатнулся. Хассе ухватился за ворот рубахи, сшитой им же самим, и рванул с такой яростью, что плотная шкура расползлась под руками. Раскаленная ладонь скользнула по груди Аренса, который не мог пошевелиться от потрясения.
— Тебе понравится, маленькая дрянь…
Хассе растянул завязки на штанах Аренса, опустил руку, сжав его член в горсти. Усмехнулся, страшно, нечеловечески, разжал пальцы и с силой толкнул, опрокидывая лицом в пыль. Аренс не сделал ни единой попытки защититься, хотя при падении сильно разбил локти и ушиб бедро. Уткнувшись в судорожно стиснутые кулаки, он молча ждал. Ладонь прошлась по спине вниз, накрыла обнажившуюся ягодицу.
— Не дергайся, ублюдок, не то велю рвать тебя псами…
Аренс закрыл глаза. Его не пугало то, что собирался сделать Хассе. Просто каждое слово, будто примчавшееся эхом из глубин прошлого, впивалось в душу пронзительной болью и отвращением. Он никогда не думал, что сможет испытывать такое омерзение к себе, собственным поступкам. Но сейчас его тошнило от себя самого, от сотворенного когда-то зла.
Хассе зашуршал сзади, видимо, стаскивая с себя одежду. Аренс невольно вздрогнул, почувствовав на себе тяжесть и жар чужого тела, но не пошевелился.
— Не зажимайся, дрянь краснокожая…
Шлепок был чувствительным. Аренс постарался расслабить тело, но его била нервная дрожь. Он прикусил кулак, чувствуя, как пальцы Хассе скользят по ягодицам, протискиваются между ними.
— Тебе нравится? — хриплый рваный шепот ворвался в сознание. — Ну же, давай… ноги раздвинь… шире… будь со мной поласковее, и я не отдам тебя своим ребятам.
Хассе терся об него, вжимал в каменистую землю, царапал лопатки, кусал плечи. И говорил, говорил, говорил, захлебываясь грязной руганью, срываясь в рыдания… Это было куда хуже любых пыток, любой самой страшной смерти. Теперь он, Аренс, был избитым, изнасилованным восемнадцатилетним мальчишкой, пусть Хассе и не овладел его телом. Но душа его овладела душой Аренса, слилась с ней, выплеснула всю таившуюся внутри боль, обиду.
— Прости меня, малыш, — как в забытьи, пробормотал Аренс, чувствуя на руках влагу. Не сразу он понял, что это его собственные слезы. — Прости меня, Хассе, прости…
Хассе тяжело дышал, вздрагивая всем телом. На плече, к которому он прижимался щекой, стало влажно. Потом он медленно сполз с Аренса и сел, пытаясь натянуть штаны. Руки его дрожали так сильно, что завязки выскальзывали из пальцев. Смуглые щеки были мокры от слез.
— Давай я, — тихо сказал Аренс, тоже садясь. Хассе смотрел сквозь него, словно не видел. Он позволил одеть себя и сжался у костра, обхватив колени. Аренс подобрал свою одежду, но одеваться не стал. Держа в руке рубаху и штаны, он пошел к ручью, журчавшему в паре шагов от дома. Тело было в пыли и поту, следовало сначала вымыться. Ледяная вода остудила, прибив тягостное, болезненное возбуждение. Аренс вытянулся на камнях, позволяя воде омывать себя. На душе было неимоверно тяжело, и в то же время он чувствовал странную легкость. Теперь между ним и Хассе хотя бы не было недоговорок и непонимания. Уже что-то.
Когда он вернулся к костру, Хассе сидел все в той же позе, прислонившись плечом и головой к стене, и тихо плакал. Аренс присел рядом, обняв его, прижавшись губами к темной гриве волос. Хассе устало всхлипывал, но больше не сопротивлялся. Аренс молча погладил его по растрепанным волосам, на душе у него было муторно, но понемногу муть отступала, словно слезы Хассе вымывали ее.
— Теперь приляг, — мягко сказал Аренс, когда Хассе немного успокоился. — Я посторожу первый, потом разбужу тебя.
Без всяких возражений тот свернулся у стены и закрыл глаза. Аренс набросил на него валявшуюся рядом попону. Затем устроился поближе к костру, наслаждаясь теплом. Мясо уже было готово, но ни ему, ни Хассе не хотелось есть. Поэтому он просто выловил сварившуюся тушку и припрятал ее, завернув в широкий лист какого-то растения. Затем поднял Хассе и заставил его выпить немного бульона, а остатки допил сам.
Сон не шел. Аренс то и дело переводил взгляд с костра на уснувшего Хассе. Память, вернувшаяся так некстати, прокладывала себе путь сквозь тернии затуманенного рассудка. Как вспышки багрово-красного света, возникали образы, лица, и среди них лицо краснокожего, жесткое, будто вытесанное из куска гранита. Грудь заныла слева, там, где оставался шрам от ножа, теперь плотно перекрытый шрамами от когтей пумы.
«Сердце на другой сторона груди, душа на другой сторона Тьмы. Ты лежать спокойно, бледнолицый, так надо…»
Он невольно прижал руку к правой стороне груди, туда, где под пальцами ощущалось биение. Снова вспыхнуло перед глазами, теперь это было другое лицо, тонкое, благородное. Он не помнил имен, но вспомнил, почему так страстно желал обладать этой женщиной. В ее чертах отражалась неяркая, но пронзающая душу красота ее брата. Аренс горько усмехнулся. Эти чувства, вернее, воспоминания о чувствах меркли в сравнении с тем, что он испытывал к Хассе, этому гибкому юноше, уже дважды спасавшему его от верной смерти. Он попытался вспомнить имя того, другого, но не смог.
Хассе пошевелился, всхлипывая во сне. Аренс наклонился и коснулся ладонью его волос, рассыпавшихся по земле. И почти сразу же отдернул. Вдалеке послышался стук копыт.
— Хассе, — Аренс сжал его плечо, — проснись.
Хассе сел, чуть наклонив голову, вслушиваясь в далекие звуки.
— Сюда едет отряд, — тихо произнес он, торопливо забрасывая костер землей, — скорее всего тот самый, что загнал нас в лес, к женщинам хитчити. Мы не успеем уйти, у нас нет лошадей.
— Тогда идем в дом, — сказал Аренс, глядя на тусклую белую громаду гасиенды, — там мы сможем укрыться на какое-то время. Надеюсь, этим недоумкам не придет в голову обыскивать все комнаты.
Внутри было сухо, пахло плесенью, старым мокрым деревом и каким-то тонким цветочным духом. Аренс подумал, что, видимо, судьбой было им уготовано остановиться в этом доме. Словно сам дом желал приютить гостей.
— Лестница сломана, — сказал Хассе, ощупью подтягиваясь по опасно затрещавшим перилам, — это хорошо. Поднимайся сюда, осторожнее. Давай руку.
Аренс не без труда вскарабкался наверх, используя перила как канат. Ухватившись за узкое запястье Хассе, он подтянулся и нащупал ногами верхнюю ступеньку. Поднявшись, они прошли короткую площадку и оказались перед дверью. Хассе толкнул дверь, и она отворилась, пропуская гостей внутрь. Видимо, когда-то это была девичья спальня. В углу стоял туалетный столик с большим зеркалом, уже потускневшим и подернутым зеленоватой мутью.