Так вот, он и придумал это условие: возможность обратного выкупа. Тем более там и слова "продажа" даже и нет, о "передаче" Аляски речь шла. Так что передали туда, а потом – обратно. С компенсацией, конечно. Так и подписали. Но держали это в хорошем таком секрете.
Дед умер в 10-м году, неожиданно. И так получилось, что на работе у него хранились огромные личные архивы, связанные с его путешествиями, работами для Русского географического общества и прочим. Отец, а он был военным, как-то в отпуск начал их разбирать и вдруг находит среди совершенно малозначимых бумаг – чуть ли не финансовых отчетов об очередном путешествии – вот все это, – и Ольга показала рукой на туалетный столик. Просто в отдельной папке, на завязочках, без всяких печатей. Скорее всего, когда архив отдавали семье, его бегло проглядели, но ничего такого официального не увидели. Хитрая такая маскировка. А отец к тому времени Академию Генерального штаба кончил и в таких вещах кое-что понимал. Он начал искать какие-либо упоминания об этом деле по всему архиву деда и нашел что-то вроде личного дневника. Дед вел его нерегулярно, с пропусками, но вот запись от 7-го года была вполне законченной. Он писал, что к нему обратился старый друг, заведующий общей канцелярией министерства. В их архиве хранились все подлинники заключенных договоров. И этот друг получает вдруг указание уничтожить (!) целый ряд различных совершенно второстепенных, как правило, уже давно утративших силу договоров с другими государствами, и среди них как раз эту статью договора о продаже Аляски. Кто за этим стоял, написано там не было, но явно кого-то на самом верху американцы уже тогда купили.
Знаешь, у нас и сейчас любят поругивать чиновников старых, еще императорских времен, и, конечно, разные были среди них люди, но этот оказался настоящим патриотом. Спорить он не стал. Понимал, что если он не сделает, то кому-то другому поручат. Так что он просто взял и изъял подлинники из пачки уже перед сожжением. Там еще копии были, они и сгорели. А подлинники он деду передал. Тот и спрятал. Собирался, видно, выждать, а потом как-то ими распорядиться, но не успел. Чашку отдай.
Германов изумленно посмотрел сначала на жену, а потом на чашку, которую продолжал сжимать в руке. Он передал ее Ольге, которая, не заморачиваясь с чаем, плеснула себе хорошую дозу коньяка и в три глотка выпила ее, даже не поморщившись.
– Отец, к счастью, успел вывезти все это в Париж еще до начала Великой войны. Он хранил пакет в номерной ячейке банка, а потом сообщил номер мне. Что там находится не сказал, но предупредил, что вещь очень серьезная, и лучше бы мне вскрыть ее тогда, когда рядом со мной будет человек, которому я могу вполне довериться. Он все же был офицером старого склада и не мог себе представить, что женщина одна может быть на что-то серьезное способна.
– И что?
– Да вот имела я неосторожность познакомиться с одним профессором и решила, когда мы с тобой были в Париже перед Испанией, забрать посылочку. Открыла на свою голову. Поплохело мне тогда крепко. Как представила, что будет… Тут за Версаль-то как бы не прибили, а еще и Аляска… Да мы еще и с Энрике тогда связались и очень на него рассчитывали. Одним словом, решила дать поручение банку переслать в их московское отделение как особо ценный груз. Ох, и содрали же они тогда с меня! Пришлось даже в казенные средства залезть… Но, откровенно говоря, считать все это только своим частным делом было бы странным.