– Всё-таки суд? – вздохнул академик.
– Ну зачем суд? Про вас всё и так известно. Я же сказал, кармический баланс положительный, особых проблем нет. Просто пройдёте несколько проверочек у представителей традиционных духовных учений. На предмет соответствия таковым.
– Я вообще-то ни во что такое не ве… – заикнулся Сабельзон, с опозданием соображая, что в его положении позволить себе роскошь оголтелого материализма сложновато.
– Ну да. Поэтому и нужна проверка. Сейчас люди сами не знают, во что верят. Так что приходится выяснять практически. Извините, Лев Владиленович, у меня клиент уже почти помер.
– Которого дубинками? – проявил участие академик.
– Ну да. Они там ему сейчас глаза выдавливают, так что он быстро загибается. Что поделать, сам виноват.
– А что он такого сделал? – зачем-то поинтересовался Сабельзон. – И где такое происходит? – уточнил он вопрос.
– Где-где. На рынке опиатов, – буркнуло существо, явно не желая вдаваться в подробности. Вам пора. До свидания, Лев Владиленович.
– Дос… – только и успел выдохнуть Сабельзон, когда его снова скрутила темнота.
– Доброй вечности. Вы христианин?
Пространство вокруг напоминало прежнее – разве что вокруг стало посветлее, а в центре вместо невнятного существа сидел вполне опознаваемый серафим, обвешанный со всех сторон крылами. Сабельзон посчитал крылья, вспомнил Пушкина, и понял, что перед ним серафим.
– Так вы христианин? – повторил серафим несколько настойчивее. Лев Владиленович вдруг осознал, что серафим говорит по-английски.
– Ну, вообще-то по происхождению я… – начал было излагать Сабельзон на том же языке, но ангел раздражённо махнул крылом:
– Нас интересует ваша вера, а не происхождение. Христианство – мировая религия, для нас несть ни эллина, ни иудея, – строго сказал серафим, воздевая верхнюю пару крыльев.
– Что ж. С церковью у меня не сложились отношения. Но я – человек европейской культуры, и признаю огромную роль христианства в её становлении, – с достоинством ответил он. Этой фразой он обычно отделывался от неприятных вопросов о конфессиональной принадлежности. Для самых упрямых у него была заготовлена ещё одна фраза – «мои отношения с Богом – это моё личное дело». Но он чувствовал, что здесь и сейчас она прозвучала бы несколько нелепо.
– Не морочьте моё сознание, – махнул крылом серафим. – Так вы претендуете на воплощение в Европе, Соединённых Штатах и прочих традиционно христианских странах, или как?
– Разумеется, – академику не понадобилось много времени, чтобы сообразить, что к чему. – Желательно, конечно, в Западную Европу. Особенно Париж мне нравится. В семью образованных людей хотелось бы попасть, – добавил он, чуть поспешно и несколько заискивающе.
– Париж – это растущий центр мирового ислама, – поправил его серафим, – а вы говорили про христианскую культуру. Если хотите в Париже и не у арабов – придётся поискать… Ладно, – он махнул крылом и откуда-то появилась книга в чёрной обложке. Он положил её на другое крыло и принялся листать, сдувая страницу за страницей. – Ну вот… вот… и ещё вот. Три вакансии. В смысле – три походящих зачатия на сегодня.
– То есть как это три? – не понял Сабельзон. – Я вообще-то занимаюсь демографией последние пятьдесят лет. Во Франции низкая рождаемость, как и по всей Европе, но чтобы всего три ребёнка… Тем более, сейчас наметился всплеск, у средней французской матери около одного, и девять десятых, почти двое…
– В основном в семьях иммигрантов, особенно арабов, – серафим поднял крыло. – И у атеистов. У католиков слишком хороший вкус, чтобы делать детей. А остальные вакансии разбирают заранее. Вам могу предложить то, что осталось. Слепая девочка, мальчик-даун, и ребёнок неопределённого гендера, рождённый суррогатной матерью для гейской семьи. Выбирайте.
– А что, нормальных нет? – возмутился академик.
– Всё разобрано на три года вперёд, – развёл крыльями серафим. – Знаете, сколько желающих родиться во Франции? Причём – настоящих потомственных католиков со всеми правами? Советую брать девочку, – добавил он, озабоченно глядя в книгу. – В гейской семье вам будет неуютно.
– Не хочу быть слепым, – решительно заявил академик. – Ну ладно, чёрт с ним… – он сообразил, что чертыхаться при ангеле как-то неправильно, – Бог с ним… – тут академик подумал, что это могут принять за божбу, и снова поправился, – хрен с ним, с Парижем. А может быть, по Лондону что-нибудь есть?