— Он же на нас злоумышляет? — раздался еле слышный тявк.
— На Прохорова, — возразил я.
— Прохоров — это тоже мы, — заявил Валерон.
Спустя пару мгновений Прохоров-младший полетел на землю, запнувшись о невидимого Валерона. Мужик грязно выругался, его спутница над ним засюсюкала, успокаивая и счищая прилипшую грязь.
— Рано еще совсем, — громко сказал я. — А некоторые уже так наклюкались, что на ногах не держатся.
— Счас врежу, щенок, — завелся Прохоров-младший. — Будешь знать, как тявкать на взрослых.
— Ты сначала на ноги встань, пес брехливый, а потом посмотрим, кто кому врежет, — сказал я, вызывая свою Искру.
Жужжащий шар сразу же сделал противника благоразумным, в драку Прохоров-младший резко перехотел лезть, предпочтя сыпать оскорблениями издалека. Его же спутница начала переживать за сохранность кавалера и принялась уговаривать пойти в другую сторону. Но Прохоровы, видать, все упорные, потому что младший ни на какие увещевания не поддался и продолжил тащиться за нами, выкрикивая вслед обидные слова, приходившие ему в голову. Честно говоря, хотя воображение у него было так себе, желание повернуться и вломить у меня все росло, и удерживало лишь короткое прохоровское «Петь, не лезь».
Поэтому я делал вид, что ничего особенного не происходит. Подумаешь, привязался какой-то ненормальный, так мы сейчас быстро рассчитаемся с гостиницей, да уедем.
С первым пунктом прошло все без сучка и задоринки. Мы оставили щедрые чаевые, поэтому провожали нас как любимых родственников с уверением в том, что в следующий раз примут лучшим образом.
А вот когда встал вопрос с «уедем», то выяснилось, что капризные водные элементали при такой погоде работать не хотят, а хотят впадать в спячку. Пришлось их стимулировать, в результате чего у меня Жар вырос до восьмого уровня. До какого уровня вырос он у Прохорова, для меня осталось тайной. Не до расспросов было.
При этом прохоровский брат не убрался, а, вытягивая голову, чтобы лучше разглядеть, что там происходит в каретном сарае, сориентировался и теперь вопил о наших кривых руках, в которые ничего доверять нельзя.
Наконец машина неохотно завелась и медленно поехала. Разгонялась она тихо, поэтому Прохоров-младший успел сказать еще очень много ценных замечаний по поводу своего брата и меня. Меня он тоже счел ступившим на скользкую тропу алкоголизма.
Короче говоря, когда машина наконец набрала нормальную скорость, я уже был взведен настолько, что мог бы наплевать на последствия и утихомирить этого идиота. Останавливало лишь то, что я понятия не имел, за что младший настолько взъелся на старшего. Может, Прохоров и чего побольше заслужил. Не зря же сопровождающая его брата девица настолько ехидно улыбалась.
Мы выехали из города, и, пока я придумывал, как начать разговор, Валерон выплюнул на колени Прохорова увесистый мешочек. Прохоров еле успел поймать, а то просвистела бы его компенсация мимо.
— Эт че?
Валерон пристроился на моих коленях. Причем ладно бы просто сидел, так он еще и ерзал по ногам, под которыми, между прочим, были педали. Прямая угроза безопасности.
— Что было у твоего брата ценного, то и взял, — тявкнул Валерон. — Никто не может на нас злоумышлять безнаказанно.
— Ты спер у него кошель?
— А чего делать-то было? Больше у него ничего ценного не было.
— Воровать нехорошо, — заявил Прохоров.
— Я не ворую, — возмущенно тявкнул Валерон. — Воры — это кто берет чужое. Я беру свое. Усек разницу? Или тебе ее на носу выкусать? И вообще, я зря, что ли, под ноги этому придурку сунулся? У меня спина до сих пор болит, а вы о компенсации даже не подумали. Ни одной куриной тушки не купили. И яйца забыли.
— А еще хлеб и колбы, — вздохнул Прохоров.
— В Гарашихе купим, — предложил я.
— К концу дня несвежее все ужо.
— Ты нам зубы не заговаривай. Колись, чем так перед семьей проштрафился, — злобно тявкнул Валерон.
— Че сразу я? — возмутился Прохоров.
— А кто?
— Да был бы Митька один, я б ему рожу начистил. А с ним Настасья была.
Он замолчал, как будто бы этим объяснил все.
— А Настасья у нас кто? — нетерпеливо тявкнул Валерон.
— Сговорены мы были, — хмуро ответил Прохоров. — А когда кузню было решено Митьке оставить, ее за Митьку и пересговорили.
— А ты чего?
— А я чего? Грю, давай убежим и поженимся, — совсем помрачнел Прохоров. — А она грит, не могу супротив батюшки пойти.
— Любила бы — пошла бы, — постарался я обломать сияющие в воображении Прохорова крылышки этой феи, чтобы показать, что она не такая уж жертва и что, если ей чего и не хватает, так только метлы.