— Что? — переспросил я.
— Что что?
— Повтори, что ты сказал.
— Я говорю, что у Куликовых затык таперя с краденой реликвией.
— Кусок же остался.
— Так его тоже того.
Я аж похолодел. Если Валерон не вернулся, то «того» кусок куликовской реликвии кто-то другой.
— Когда его украли?
— Так вчерась же, — удивился Прохоров. — Токмо же сказал.
— А кто украл, нашли? Или хотя бы есть догадки?
Вот так: отвернешься ненадолго — и тут же тырят нужную тебе вещь. И почему я не сказал Валерону сразу же воровать, по дороге к остаткам астафьевской банды? Все осторожничал, доосторожничался. Мне жизненно необходимо собрать хотя бы одну реликвию, а на руках у меня пока еще одни куски.
— Дык сразу же его задержали. Токмо он осколок не отдает. Говорит, что теперь он князь, а значит, неподсуден. Родственник дальний нашего-то. Тож Куликов.
— Как он его заполучил? Его же при себе Наталья Васильевна носила?
— Грят, что пришел в гости, усыпил и княгиню, и княжну. Но из города не успел уехать. Княжна быстро очнулась. Задержали. Таперя ждут решения императора.
— А князь что?
— Князь уехал в Гарашиху. Хотел силой отобрать. Но тута уж магическая полиция на защиту встала.
— Как так? Когда грабили Наталью Васильевну, они стояли в стороне, а когда семья пытается вернуть украденное, внезапно выступили против нее?
— Я ж говорю. Ждут решения императора. Куликов силой забрать не может, потому как князь Бобриков тоже в Гарашиху прибыл, а при нем боевые действия вести нельзя. Как-никак, чужое княжество. В своем бы давно прибили, и даже прикапывать не понадобилось: на зону вынесли — твари все пообгладывают.
— По идее, Бобриков должен встать на сторону действующего князя. А то и сам может оказаться в такой ситуации.
— С чего бы? У него реликвию украсть не могут. Князья свои реликвии чувствуют, ежели цельные, не битые. А Бобриковы с Куликовыми завсегда не ладили. Вот он и радый, что свинью может подложить.
Я задумался, насколько вообще реально по одному осколку получить титул. Князь — это же не только реликвия, но и связанные с ней артефакты, доступ к которым есть только у Василия Петровича как князя, инициированного при еще действующей реликвии. Честно говоря, по справедливости, вор должен быть наказан. Но есть справедливость, а есть целесообразность. Вряд ли куликовский родственник действовал с бухты-барахты, наверняка у него были какие-то основания считать, что притязания могут быть приняты. И то, что Бобриков так споро прибыл на место разборок, тоже наводило на некоторые размышления.
Хуже всего было, что этот проходимец мог увезти столь нужный мне кусок реликвии неизвестно куда. Возвращать Куликовым украденное этот тип точно не собирается, а каким будет решение императора, знает только император. Но и ехать сейчас в Гарашиху казалось бессмысленной затеей: без Валерона я не могу использовать Слияние. Точнее, использовать-то могу, но результата не будет, потому что отсутствует важное условие — тот, в ком реликвия собирается. Хоть садись и думай, как можно обойти это ограничение…
— Ну и если император на сторону нового Куликова встанет, Дугарск загнется, — пессимистично продолжил Прохоров.
— Он и так почти загнулся.
— Здесь до сих пор работают целители. Новый князь этим заниматься не будет. Потому как пока найдет кого — Дугарск накроет. Да и, по слухам, нищий он совсем. Все, что еще работает тута, закроется.
— Значит, нужно у него как-то осколок отобрать… — заметил я, думая совсем не о целителях.
— Да там уж толпа отбирателей-то. Даже пара гильдий в Гарашиху выехала. Думаешь, поедь еще мы, че изменится?
— Не изменится, — согласился я.
А вот если бы туда добрался Валерон, то да, изменилось бы. Мысли были уже не о работе, а о краже того, что должен был украсть я и никто другой. Вот же ушлый тип этот молодой Куликов. Князем захотел стать. А вот фиг ему.
Из рук все вываливалось, так что отложил дела и решил прогуляться до конторы, а то газеты не просматривал уже слишком долго. Мало ли что там измениться могло за это время.
Предчувствия меня не обманули, причем для получения информации мне даже зарываться в газеты не пришлось — все рассказал местный служащий, нашедший благодарного слушателя в моем лице.