До конторы я все-таки прогулялся, где обнаружил, что весь архив начали укладывать по коробкам, готовя к вывозу. Служащий тщательнейшим образом записывал укладываемые папки в прилагаемую к каждой коробке опись, но с радостью отвлекся от этого дела, чтобы обрушить на меня ворох новостей, но не касательно того, куда переедет архив (этого он пока не знал), а по поводу повторно украденной реликвии. Выдвигались и обвинения в сторону Бобрикова: задержанный ворюга молчать не стал, и хотя князь Бобриков заявил о наглом поклепе, слухи все равно пошли. Причем разносящие их были уверены, что этот князь приложил к краже руку. Собственно, нового я ничего не узнал, но пришлось строить удивленную физиономию и возмущаться коварством отпетого негодяя, каковым представился в рассказе соседский князь.
— Дурная кровь! — вещал служащий. — Вот что бывает, когда женятся на ком попало. Разве среди чистокровных аристократических отпрысков мог найтись подобный негодяй?
— Вы же сами вчера упоминали моего кузена, — напомнил я. — По факту он обокрал родного дядю.
— Как вы не понимаете, это совсем другое дело! — заявил он.
И с жаром принялся объяснять, чем один обворовавший одного князя племянник отличается от другого племянника, обворовавшего другого князя. Доказательства там были такие, что я с легкостью мог бы их опровергнуть. Но смысл? Мне еще жить в этом месте, а сюда я пришел не спорить, а читать газеты. Поэтому доводы выслушал, со всеми согласился, после чего наконец получил доступ к новостям печатным.
Первым делом просмотрел рекламные объявления, но ничего подходящего не вычитал. После чего перешел уже к новостям, которые меня порадовали даже не тем, что схватившиеся за княжеский титул Вороновы устроили безобразный скандал, а тем, что скандал этот случился рядом с домом младшего, адрес которого оказался прекрасно различим на фотографии, запечатлевшей скандал. Дядюшка с перекошенной от злости физиономией выглядел на редкость отвратительно, в отличие от кузена — как и на предыдущей фотографии, младший Воронов казался образцовым офицером. Чеканный профиль, исполненный чувства собственного достоинства, сильно контрастировал с обрюзгшей рожей.
Запомнив адрес, я вернул газеты служащему, попрощался и ушел, по дороге начиная прикидывать, как все провернуть и стоит ли что купить в столице или мне пока хватит имеющегося.
Валерон вернулся раньше меня, и, когда я зашел в дом, они с Прохоровым под присмотром Мити уже вовсю потрошили контейнер со шторами, среди которых Прохоров одобрил сразу несколько вариантов по плотности. В результате мех крестлогов в салоне закрылся благородным темно-синим бархатом, который мы крепили до поздней ночи, потому что я предупредил Прохорова об утреннем отъезде на покраску. Последнее, разумеется, если удастся договориться.
Плохо, что телефоны пока были не слишком распространены и нельзя было созвониться и узнать, могут ли они в принципе покрасить нашу машину и если могут, то в какой цвет.
Паука княжны я тоже загрузил в багажник, надеясь, что уж розовая краска найдется. Бантик, к сожалению, я так и не выковал, значит, придется обойтись без него. Или взять какое-нибудь украшение для штор, коих в упаковочном контейнере хватало. Какие-то шнуры, кисти, тканевые и металлические цветы и бабочки. Вот ведь, жили люди, с любовью украшали свой дом, а теперь от них даже могилы не осталось, одни контейнеры, которые тварей не заинтересовали.
— А неча жадничать, — сказал Прохоров, потому что я умудрился все это высказать не только про себя, но и вслух, когда мы пили чай уже перед сном.
— Бросили бы вещи — быстро бы выбрались. Но нет, паковали все, вот и померли ни за что ни про что. Счас вона лохматый свой внутренний мир расширит и перетаскает все. Че вещам-то пропадать вместе с хозяевами? Пристроим, че целое-то осталось.
— Не называй меня лохматым, — ощерился Валерон. — У меня очень красивая аккуратная шерстка, не то что у тебя.
— Я ж из уважения, — ответил Прохоров. — У тя имя вона какое красивое, нельзя ж его кажный день использовать.
— Оно от использования не портится, — возмущенно тявкнул Валерон. — Его Петр и без того сократил с полной формы. Я — Валерон, а не кто попало, понятно?
— Чего уж не понять? Но опять же, имя у тя редкое, запоминающееся, иной раз вместо него че другое стоит сказать.
— Нас здесь, кроме Петра и Мити, никто не слушает. Так что, будь любезен называть меня по полному имени.