— Утром, в семь пятьдесят. Билеты на него еще есть. Вам купейный?
— Нет, благодарю! Я до рассвета на вашем уютном вокзале не доживу. Скажите, пожалуйста, а электричек туда еще не придумали, ну в связи с летним расписанием?
— И вечерняя электричка тоже ушла, теперь вам нужно первую ждать.
Благодаря значительному транзитному опыту и пониманию подобных конопатых существ капитан Глеб Никитин сделал вывод, что железная дорога в ближайшие ночные часы вряд ли принесет ему какие-либо радости.
— А вы на площадь выйдите, там всегда автобусы стоят, они берут обычно по несколько человек в ту сторону.
Девчонка за стеклом явно старалась облегчить жизнь симпатичному, хоть и в возрасте, пассажиру.
Глеб вскинул сумку на плечо и зашагал к выходу, удовлетворенно признаваясь себе, что воздушный поцелуй в этот раз ему явно удался.
Незаметный на первый взгляд мелкий ночной дождик превратил поиски попутного транспорта на привокзальной площади в неприятное занятие. Успокаивая себя привычной штурманской заповедью, что лучший способ определить свое место на чужом берегу — это опрос аборигенов, Глеб направился к темной стае таксистов, бодро гогочущих под навесом киоска.
— …Нэт, командир, и автобусов уже не будет, окончились на сегодня все автобусы. Слушай, садись в машину, через три часа дома будешь! Давай садись, чего ты! Не нужно мокнуть, чего ждать! Вон гляди, земляк твой уже час ждет, весь мокрый, холодный, никак не хочет ехать! Сам плачет, что жена рассердится, что домой ему срочно надо, а денег совсем нэт! Слушай, едем, а?
Капитан Глеб перекинул сумку с плеча на плечо.
«Да, тяжеловато. Наверно, и кофе в вокзальном буфете уже приобрел к ночи нечеловеческий вкус…»
— Ладно, открывай багажник.
Из-под навеса к черной «Волге» бодро стартовал длинный таксист. Держась за приоткрытую дверцу машины, Глеб оглянулся на темную фигуру у столба.
— Земляк, говоришь, из Песочного? Давай быстро садись… Да не причитай ты, не скули, поехали. Будем совместными усилиями беречь твою ячейку общества.
Он всегда наслаждался видом знакомых когда-то мест.
Вот четырнадцатый километр, на мотоциклах гоняли сюда после школы, дорога в те годы была широченная, гладкая, сейчас вроде бы поуже почему-то стала…
Вот здесь, в лесу, на трассе, ему в грудь, в вырез расстегнутой школьной рубашки на полной скорости ударился тугой шмель — восторг и ужас!
Для них, тогдашних мальчишек, здесь всегда была весна и свобода. А на этом элеваторе с пацанами из класса в выходные подрабатывали, мешки с мукой таскали, по-мужицки надрывались…
До Города оставалось всего ничего.
Глеб Никитин в дороге так и не уснул, зная, что с водителем на ночной дороге, да еще и в дождь, лучше поговорить о чем-нибудь, посмеяться, поспрашивать о пустяках, отвлекая того от дремоты. На заднем сиденье похрапывал попутчик, он благополучно отключился после того, как Глеб остановил машину, и они все вместе перекусили в ресторанчике где-то за Москвой. От горячей еды земляк отказался, жадно выпил только сто граммов водочки, водитель же с благодарностью принял большую чашку горячего кофе.
«За здоровье хороших пассажиров, а!»
Впрочем, и немного помолчать в долгом пути было тоже хорошо.
Капитан Глеб Никитин возвращался в этот маленький старинный мир, расположившийся в центре большой и медленной страны, с особым чувством.
После чужих городов, после суетливых людей и густых тропических запахов он всегда, даже заранее, даже в предвкушении, был благодарен своему Городу за неминуемые и странно свежие волны детских воспоминаний, за возможность тихо, по-доброму, улыбаться, прогуливаясь по давно знакомым местам, сохранившимся для него на этих узких улочках.
Он возвращался в свой Город всегда. И после того как зареванным мальчиком непривычно надолго расстался с ним впервые, и в следующие годы, когда в двадцать неполных лет успел повидать без малого половину огромного мира, и потом, каждый раз желая неспешно остыть от страшных жизненных обид и ран в его ласковой лиственной прохладе…
И все-таки иллюзии не могли сохраняться так долго.
Что-то удивительное постепенно исчезало. Люди, населявшие Город еще до Глеба, потом дышавшие тем же просторным воздухом вместе с ним и даже те, кто приезжал сюда позже в его многочисленные и долгие отсутствия, люди совсем незнакомые, иногда юные, изредка злые и крикливые, давно уже становились странными для него.
Нередко капитан Глеб печально признавался себе, что отвык жить такой жизнью, такими мелкими делами и незначительными интересами, какие все еще были по-настоящему важны для его прежних друзей и знакомых. Но и отдаляясь, они все равно оставались для него частью чистого и доброго детства, и не их вина была по его сердечному убеждению в том, что они совсем не замечали, как часто, грубо и грязно ругаются, как много пьют, бывают бездумно жестокими и злыми. Другие люди с такими привычками давно стали бы для Глеба попросту неинтересны, и он легко сумел бы вычеркнуть их из своей жизни, но с жителями Города именно так, окончательно, он расстаться не мог и поэтому до сих пор старался при каждом случае понимать своих старых друзей, их поступки, и прощать землякам кое-что, давно уже нелюбимое им самим.