что наружная жизнь Ваша несправедлива, но не презираю, а жалею Вас», - могут быть
истолкованы (что и делается) как неподобающим образом взятое им на себя право
«казнить» Блока или «жаловать» ему «прощение». На самом же деле, думается, здесь
всё иначе. Блок, скорее всего, сам напрашивался в порыве «раскаяния» на «презрение»
со стороны своего адресата, что вполне в духе христианской этики (уничижение с
целью внутреннего очищения). Клюев же, наоборот, отказывается от такой миссии: он
способен лишь пожалеть, а не осуждать кающегося грешника, тем более что и сам не
14
считает себя достойнее и чище: «Не отталкивайте же и Вы меня своей, быть может,
фальшивой тьмой. Сам себя я не считаю светлым...»
На иной основе возникла и развивалась переписка с С. Есениным, первым, кстати,
подавшим голос к сближению, что и понятно. В нем к середине 1910-х годов уже
сложился и выплескивался в восторженно-звонких, с долей светлой юношеской грусти,
стихах поэтический мир русской деревни. Да к тому же не убого-народнической,
«сури-ковской», а деревни «Святой Руси», осознающей свою духовную и эстетическую
самобытность. Есенин едет в поисках родственного понимания в Петроград, где в
начале октября 1915 года и произойдет его встреча с Клюевым, успевшим к тому
времени в сборниках стихов уже запечатлеть свою пригрезившуюся ему «потаенную»,
в исконно крестьянском обличий «Святую Русь». Есенина, естественно, окрылило
существование родственной души. Не менее окрыленным оказался и Клюев — и
стихами обретенного «песенного собрата», и всем его обликом юного «рязанского
Леля». И одним из первых чувств, пробуждаемых в нем Есениным, является чувство
своей ответственности за судьбу этого возросшего на одной с ним почве чудесного
дичка, попадающего теперь в чуждый для него, таящий немалые соблазны и пагубу
городской мир. От них-то, еще до встречи с Есениным, отвечая на его первые письма,
Клюев и хочет предостеречь своего «милого братика». Своими антагонистами в этот
период он считает поэтов городской культуры, творчество которых определялось
1 Блок А. Собр. соч.: В 8 т. М.; Л., 1963. Т. 8. С. 219.
2 Там же. С. 258.
им как «бумажное». Они оторваны от природы, в их жилах течет вялая,
неврастеническая кровь вырождающегося племени, отторгнутого цивилизацией от
живительных сил природы. Их тяга к поэтам — сынам деревни с их полноценной,
здоровой кровью и творчеством, как бы порождаемыми могучими силами земли, как
объяснял Клюев в своем письме Есенину, понятна: им (городским поэтам) «не нужно
лишний раз прибегать к шприцу с морфием или кокаином, потеревшись около нас»
(август? 1915 г.).
Переписка Клюева и Есенина не составила обширного пласта в их творчестве, хотя
и обозначена весьма импульсивными единичными всплесками со стороны первого. Она
иссякла, лишившись той доверительности и сердечности, которые питаются взаимной
симпатией и взаимным пониманием адресатов-единомышленников. После лета 1917
года между Клюевым и Есениным этого уже не было. Младший стал тяготиться
излишней опекой старшего, а пуще всего неприемлемой теперь для него идеей
патриархальной клюевской Руси с ее «избяным космосом» и «берестяным раем», тогда
как для старшего оказался крайне неприемлемым бравирующий и в творчестве, и в
манере поведения имажинизм младшего (в придачу с «урбанизацией» своего образа
недавнего «рязанского Леля»). Всё это становилось уже стимулом отнюдь не для
дружеской переписки, а всего лишь для некоторой пикировки уже в других словесных
жанрах, что и наблюдается в творчестве обоих поэтов в двадцатые годы.
Самый большой пласт писем Клюева адресован молодому художнику Анатолию
Яр-Кравченко (1929-1937 годы).
В каждом из адресатов Клюев находил отражение какой-то из существенных
моментов его жизненного и творческого пути. В письмах к Блоку «олонецким
крестьянином» утверждалось право быть равным среди равных в русской поэзии, в
письмах к Есенину - Клюев раскрывался как борец за сохранение в русской
духовности, красоте их самых глубинных корней, чистых родников в трагический
период разрушения основ национального бытия. В письмах к Яр-Кравченко поэтом
преодолевался драматизм как личной жизни (одиночество), так и конфликт с
отвергающей его и чуждой ему самому современностью, утверждалась связь с миром