— Не надо! — прервал его Мак Крайг-старший.
— Но здесь, — Форнсуорн хлопнул ладонью по папке, — теоретические выкладки и описание технологического процесса. Правда, у меня не было денег на перепечатку, но если бы вы пожелали с этим ознакомиться… Конечно, этого недостаточно для получения патента, но я могу в любой момент…
— Не надо, — Мак Крайг-младший повторил слова отца. Однако тот с некоторым интересом спросил:
— Сколько вы хотите за свое изобретение?
— Миллион… полмиллиона? — Форнсуорн вопросительно взглянул на него. — Изобретение стоит гораздо больше, но я в затруднительном положении.
— Я дам вам за эту папку десять тысяч долларов.
— Да вы смеетесь! — возмутился изобретатель.
— Послушайте, Форнсуорн. Вы сами сказали — того, что в этой папке, недостаточно для патентной заявки. Я не могу наскрести из этого и доллара, а вам плачу десять тысяч. Прежде чем мои люди реализуют ваши бумаги, вы, имея деньги, без труда получите патент. Что вы с ним сделаете — ваше дело. Хотя нет, вы должны выкупить патент, но деньги я дам при условии, что позже вы обратитесь к Бульверу из «Спойлерс энд компани». Согласны?
— Это же ваши конкуренты!
— Это уж мое дело. Согласны? Форнсуорн протянул папку.
— Мальчик мой, выпиши чек на десять тысяч, — Мак Крайг нажал кнопку звонка.
— Вот чек, — сказал Мак Крайг-младший, — учитывая все, мистер Форнсуорн должен поставить тебе рюмку коньяку.
— Целую бутылку! — пообещал изобретатель.
В кабинет вошел начальник охраны.
— Мистер Барнер, — обратился к нему Мак Крайг-старший, голос которого теперь не обещал ничего хорошего, — вы провдите нашего гостя и вернетесь сюда. Я хочу вам кое-что сказать.
Мак Крайги ждали возвращения Барнера.
— Отец, ты действительно веришь в изобретение этого парня? Думаешь, папка стоит десяти тысяч?
— Мой мальчик, я заплатил эту сумму, чтобы доказать Барнеру, что он даром ест хлеб. Теперь он вывернется наизнанку, чтобы реабилитироваться, а мне именно этого и надо. А антигравитационные таблетки… — Мак Крайг-старший встал, как бы взвешивая в руке полученную от Форнсуорна папку, и, выйдя из-за стола, бросил ее в горящий камин. — Этот тип — обычный мошен…
Его прервал стук в окно. Оба Мак Крайга обернулись. За стеклом с бутылкой коньяка в протянутой руке висел в воздухе Фарнсуорн.
Кабинет безупречной красоты
— Что ж, кое-что за это время у меня изменилось, — вздохнул он.
Такое начало не очень обнадеживало. И не удивительно: в конце концов это была самая обычная встреча людей, не видевшихся много лет. Выглядело все совершенно банально: какое-то кафе, взаимные похлопывания по плечу, «как дела, старик?», «да ты совсем не изменился!» и, наконец, неуклюжие попытки в двух словах рассказать о большом отрезке жизни, попытки, сводящиеся, как правило, к тому, что тот продвинулся по службе, а этот женился.
— Знаешь, я женился, — сказал он.
Ну, а сейчас он скажет, что у него двое детей и шеф к нему придирается!
— Ты, наверно, помнишь, что я был в меру симпатичным, достаточно бесцеремонным и весьма избалованным вниманием женщин. Может, поэтому я и не особенно торопился обзавестись семьей и, окончив институт, решил немного покопаться в науке. В то время молекулярная биология делала свои первые шаги, эта область меня заинтересовала, я оборудовал себе частную лабораторию, довольно, впрочем, скромную, и взялся за исследования… Кельнер! Ромовую бабу! Понимаешь, жена не позволяет мне есть мучное — боится, что я чересчур располнею!
Отступление было довольно неожиданным, но я слушал дальше.
— У тебя другая специальность и другие интересы, так что не стану надоедать тебе подробностями; важно одно: я выбрал совершенно иное направление исследований, нежели мои коллеги. Они занялись вопросами генетики, а я — возможностью воздействия на уже существующие полные сил организмы. И мне повезло — совершенно неожиданно повезло! Я нашел метод, позволяющий в короткие сроки тормозить или стимулировать развитие тканей живого организма. Причем если ожиревшего человека заставить худеть, то, потеряв в весе полсотни килограммов за несколько недель, он рискует жизнью. А мой метод позволяет полнеть или же, наоборот, худеть абсолютно без всякого вреда для здоровья пациента. Но и это еще не все: я научился вызывать сжатие старческой кожи и делать ее эластичной, тормозить или ускорять рост отдельных костей без хирургического вмешательства, быстро и безболезненно. Уверяю тебя, если бы я остановился на этом и опубликовал результаты своих исследований, то, конечно, получил бы Нобелевскую премию. Но я, — он вздохнул, — я пошел дальше…
Он занялся ромовой бабой, а я усиленно перебирал в памяти все прочитанное когда-либо об открытиях, сделавших переворот в науке. Однако ни одно открытие, насколько я мог припомнить, не было связано с именем моего приятеля.
— Я решил, — сказал он, проглотив последний кусок, — моделировать живые организмы, исправлять природу. Что мне стоило укоротить чересчур длинный нос или сгладить слишком выступающие скулы! Ведь уже первые опыты на животных доказали, что живой материал в моих руках — то же, что глина в руках скульптора. Тогда я отважился «прикоснуться резцом» к человеку. Это оказалось непросто. Трудности, с которыми я столкнулся, были не столько научного, сколько организационного характера. У меня почти не было практики в области пластической хирургии (впрочем, мой метод не имел ничего общего с хирургией), кроме того, я не хотел раньше времени поднимать шум. К счастью, у меня были деньги, поэтому я просто-напросто решил выплачивать некоторое вознаграждение за согласие на процедуры. Но и это не помогло.
В качестве модели — или, вернее, объекта — я взял девушку из какого-то богом забытого закутка. У нее было лицо прямо-таки первобытного человека: низкий скошенный лоб, почти полное отсутствие подбородка, торчащий нос, кривые и большие зубы. Я сделал ей лицо, ну, среднее, обычное, но не безобразное. И что ты думаешь: она взглянула в зеркало и… разревелась! Она почувствовала, что потеряла свою индивидуальность, стала такой, как другие. Пришлось возвращать ей первоначальный вид.
После этого я пришел к выводу, что еще не настала пора практического применения моего метода — мало уничтожить безобразие, надо еще придать каждой пациентке яркую индивидуальность. Однако, чтобы добиться этого, нужно было поработать!
Я не особенно полагался на собственный вкус и использовал последние достижения кибернетики и биологии, сконструировав специальную электронную машину для программирования красоты. Чтобы выработать определенные критерии, я ввел в нее репродукции скульптур и женских портретов, созданных величайшими мастерами различных эпох: от Венеры Милосской, «Мадонны» Боттичелли, разумеется, Джоконды, «Махи обнаженной» Гойи до шедевров более поздних художников. Пикассо и его учеников я избегал, чтобы не наделить кого-либо из пациентов носом на щеке.
Короче говоря, все было готово, чтобы приступить к делу. Мои приборы гарантировали достижение безупречной неповторимой красоты форм и черт, красоты голоса и взгляда! Теперь я мог рассчитывать на успех моего метода, на славу, известность… и деньги. Но, поверь, я стремился не только к этому: я жаждал сделать прекраснее весь род человеческий, помочь десяткам миллионов людей избавиться от омрачающих их жизнь комплексов. Теперь требовалось экспериментально подтвердить, что вызванные изменения со временем не стираются. Необходимо было «переформировать» первую пациентку и затем хотя бы в течение трех месяцев понаблюдать за ней. Но где ее найти?
Помог случай. Однажды вечером, возвращаясь пешком домой, я вытащил почти из-под колес автомобиля девушку. Это было достойное сожаления существо, казалось, она совмещала в себе все возможные физические недостатки: была горбата, толста, кривонога и на редкость безобразна. Девушка плакала и вырывалась. Когда мне удалось наконец ее немного успокоить, я узнал, что беднягу бросил парень, бросил ради другой… Ей не помогло ни то, что она окончила философский факультет, ни то, что знала на память сотни лирических стихов Она не могла примириться с мыслью, что мир любви для нее закрыт, поэтому решила покончить с собой.