Дверь кабинета участкового визгливо заскрипела и приоткрылась.
— Вячеслав Владимирович, не могли бы выйти на минуту? — будничным тоном позвал Вершинина Шустов.
Вячеслав с неохотой вышел.
— Не получается? — с сочувствием спросил Шустов. — Бывает. Расстраиваться не стоит. Поверьте моему опыту — Купряшина пока не скажет ничего ни вам, ни мне, ни следователю по особо важным делам. Гипертрофированная любовь к сыну в сочетании с крайней ограниченностью и религиозным фанатизмом. Качества почти непробиваемые. Поэтому давайте объявим ей постановление о производстве обыска в бывшем доме, пригласим с собой и пойдем. Мы все уже давно готовы и понятые на месте.
К дому шли молча. Умолкли даже две шустрые бабенки, специально подобранные Позднышевым в понятые из числа таких, которым достаточно сказать что-нибудь по секрету, чтобы назавтра об этом знало все село. Участковый бережно нес привезенный из города ультрафиолетовый осветитель[1]. На всякий случай запаслись ломиками и лопатой. К удивлению Вершинина, Купряшина следовала за ними.
Заброшенный дом тоскливо смотрел забитыми крест-накрест окнами. Кое-где сквозь рассохшиеся ставни мутно поблескивали запыленные стекла. Вячеслав пытался сквозь щель заглянуть внутрь, но там было темновато, просматривались лишь очертания каких-то предметов. Покинутое человеческое жилье всегда вызывало у него жгучий интерес. Ему нравилось ходить по гулким пустынным комнатам, рассматривать забытые впопыхах вещи, еще вчера служившие людям, а сегодня брошенные за ненадобностью, представлять себе лица и характеры их бывших владельцев. Вершинину всегда казалось, что в пустых комнатах, в темных каморках, в зиявших отверстиях подвала скрывается какая-то тайна, не познанная последними владельцами, возникшая еще до них, в прежние времена. Он не мог объяснить даже самому себе толком, какая тайна ему мерещится, но твердо знал, что она есть, что она прячется рядом, поблизости, и пока просто не удалось на нее наткнуться.
Его мысли прервал резкий визг ржавых гвоздей, выдираемых вместе с черной от времени доской-сороковкой. Это орудовал ломом Леша Позднышев, пытаясь открыть забитую наглухо дверь. Совместными усилиями вскоре удалось это сделать. Открылась картина полного запустения. Все более или менее громоздкие вещи были на месте: шифоньер, крепко сбитый круглый стол, табуретки. Видимо, Купряшина оставила тут все, за исключением самого необходимого.
— Давайте начнем с комнаты, — предложил Шустов, осторожно наступая на рассохшиеся доски.
Шаг за шагом, сантиметр за сантиметром они обследовали сначала комнату, затем небольшую переднюю, служившую когда-то кухней, однако ничего представляющего интерес не нашли.
— Теперь можно и на чердак, — заметил Позднышев, пробуя ногой перекладины на лестнице, ведущей вверх.
Он сокрушенно покачал головой, быстро сбегал в соседний дом за молотком и гвоздями и минут двадцать сосредоточенно занимался починкой.
Чердак был сухим и относительно чистым. Правда, в углу лежала куча тряпья, а сверху свисала паутина. К удивлению всех, черепичная крыша, которая, казалось бы, давно должна превратиться в сито, сохранила почти первозданный вид. Во всяком случае, совершенно не просвечивала. Отверстие из чердака на улицу было плотно заделано. Такая, хотя и весьма условная, герметизация предохраняла дом все годы от попадания большого количества влаги.
— С чего начнем? — участковый вопросительно взглянул на Вершинина.
— Давайте осторожненько по всей длине очистим пазы между потолочными досками, а потом ломами станем поочередно раздвигать их и применять ультрафиолетовый осветитель. Здесь достаточно темно, в самый раз для него, — сказал Шустов.
Вскоре тонкий луч осветителя медленно прощупывал каждый сантиметр пространства. Изредка то синим, то зеленоватым светом вспыхивали какие-то мелкие пятна органического происхождения. Задерживаясь в таких случаях на несколько секунд, луч скользил дальше.