Но слышало ухо: лязганье сцепов, рожок стрелочника, пыхтение двух паровозов, топот и гомон всполошенных людей.
— Нам сюда! — позвал Зотов в проходик, в сторону от перрона, прочь от того поезда, который так хорошо мог увезти Тверитинова.
У него был фонарик с осинённым стёклышком, и он несколько раз посветил под ноги, чтоб и Тверитинов видел.
— Ох! Чуть кепку не сорвало! — пожаловался Тверитинов.
Лейтенант шёл молча.
— Снег не снег, за воротник лезет, — поддерживал тот разговор.
У него-то и воротника не было.
— Здесь будет грязно, — предупредил лейтенант. И они вступили в самую хлюпающую, чвакающую грязь, не разобрать было дороги посуше.
— Стой!! Кто идёт? — оглушающе крикнул часовой где-то близко.
Тверитинов сильно вздрогнул.
— Лейтенант Зотов.
Так напрямик, выше щиколотки в грязи и, где гуще, с усилием вытягивая ноги, они обошли флигель продпункта и с другой стороны взошли на крылечко. Постучали сильно ногами и с плеч сбили мокроту. Ещё посветив фонариком в сенях, лейтенант свёл Тверитинова в общее помещение с пустым столом и двумя лавками (бойцы продпункта обедали здесь и проходили занятия). Давно искали шнура провести сюда лампочку, но и по сегодня небеленая тесовая комната эта слабо и неровно освещена была фонарём, поставленным на стол. Углы скрадывались темнотой.
Открылась дверь дежурки. Освещённый сзади электричеством, а спереди тёмный, стал в двери боец.
— Где Гуськов? — строго спросил Зотов.
— Стой!! Кто идёт? — рявкнули снаружи. На крыльце затопали, вошёл Гуськов и бегавший за ним красноармеец.
— Явился, товарищ лейтенант. — Гуськов сделал только приблизительное движение, похожее на отдачу приветствия. На лице Гуськова, всегда немного нахальном, Зотов и в полусвете угадал сейчас недовольные подёргивания — из-за того, что отрывал его по пустякам лейтенант, которому он почти и не подчинялся.
Вдруг Зотов сердито закричал:
— Сержант Гуськов! Сколько постов положено в вашем карауле?!
Гуськов не испугался, но удивился (Зотов не кричал никогда). Тихо он ответил:
— Положено два, но вы знаете, что…
— Нич-чего не знаю! Как в караульном расписании стоит — так поставьте немедленно! Губа Гуськова опять дёрнулась:
— Красноармеец Бобнев! Возьмите оружие, станьте на пост.
Тот боец, что привёл Гуськова, обошёл начальство, тяжело стуча по полу, и ушёл в соседнее помещение.
— А вы, сержант, пойдёте со мной в комендатуру.
Уж и так Гуськов смекнул, что случилось что-то.
Красноармеец вернулся, неся винтовку с примкнутым штыком, прошагал мимо всех чётко и у двери в сени стал в позу часового.
(И вот когда овладела Зотовым робость! Не шли слова, какие сказать.)
— Вы… я… — сказал Зотов очень мягко, с трудом поднимая глаза на Тверитинова, — … я пока по другому делу… — Он особенно явственно выговаривал сейчас "о". — А вы здесь присядьте, пожалуйста. Пока. Подождите.
Дико выглядела голова Тверитинова в широкой кепке вместе с тревожной тенью своей на стене и на потолке. Перехлестнувшийся шарф удавкой охватывал его шею.
— Вы меня здесь оставите? Но, Василь Васильич, я тут поезд пропущу! Уж разрешите, я пойду на перрон.
— Нет-нет… Вы останетесь здесь… — спешил к двери Зотов.
И Тверитинов понял:
— Вы — задерживаете меня?! — вскрикнул он. — Товарищ лейтенант, но за что?! Но дайте же мне догнать мой эшелон!
И тем же движением, каким он уже раз благодарил, он приложил к груди пять пальцев, развёрнутых веером. Он сделал два быстрых шага вслед лейтенанту, но сообразительный часовой выбросил винтовку штыком впереклон.
Зотову невольно пришлось оглянуться и ещё раз — последний раз в жизни — увидеть при тусклом фонаре это лицо, отчаянное лицо Лира в гробовом помещении.
— Что вы делаете! Что вы делаете! — кричал Тверитинов голосом гулким, как колокол. — Ведь этого неисправишь!!
Он взбросил руки, вылезающие из рукавов, одну с вещмешком, распух до размеров своей крылатой тёмной тени, и потолок уже давил ему на голову.
— Не беспокойтесь, не беспокойтесь, — сильно окая, уговаривал Зотов, ногой нащупывая порог сеней. — Надо будет только выяснить один вопросик…
И ушёл.
И за ним Гуськов.
Проходя комнату военного диспетчера, лейтенант сказал:
— Этот состав задержите ещё.
В кабинете он сел за стол и писал:
"Оперативный пункт ТО НКВД.
Настоящим направляю вам задержанного, назвавшегося окруженцем Тверитиновым Игорем Дементьевичем, якобы отставшим в Скопине от эшелона 245413. В разговоре со мной…"
— Собирайся! — сказал он Гуськову. — Возьми бойца и отвезёшь его в Мичуринск.
Прошло несколько дней, миновали и праздники.
Но не уходил из памяти Зотова этот человек с такой удивительной улыбкой и карточкой дочери в полосатеньком платьице.
Всё сделано было, кажется, так, как надо.
Так, да не так…
Хотелось убедиться, что он-таки переодетый диверсант или уж освобождён давно. Зотов позвонил в Мичуринск, в оперативный пункт.
— А вот я посылал вам первого ноября задержанного, Тверитинова, Вы не скажете — что с ним выяснилось?
— Разбираются! — твёрдо ответили в телефон. — А вы вот что, Зотов. В актах о грузах, сгоревших до восьмидесяти процентов, есть неясности. Это очень важное дело, на этом кто-то может руки нагреть.
И всю зиму служил Зотов на той же станции, тем же помощником коменданта. И не раз тянуло его ещё позвонить, справиться, но могло показаться подозрительным.
Однажды из узловой комендатуры приехал по делам следователь. Зотов спросил его как бы невзначай:
— А вы не помните такого Тверитинова? Я как-то осенью задержал его.
— А почему вы спрашиваете? — нахмурился следователь значительно.
— Да просто так… интересно… чем кончилось?
— Разберутся и с вашим Тверитиновым. У нас брака не бывает.
Но никогда потом во всю жизнь Зотов не мог забыть этого человека…
1962