— Тогда тебе лучше рассказать мне обо всем с самого начала.
— Джон, я этого не делал. Я клянусь. Я ее даже пальцем не тронул.
Он продолжал нервно расхаживать по камере, и теперь шаги его сделались быстрее. Схватив Арта за руку, я остановил его.
— Сядь, — велел я ему, — и начни все с самого начала. Очень медленно.
Он замотал головой и, погасив окурок одной сигареты, тут же закурил другую, а потом сказал:
— Они взяли меня у меня же дома, сегодня утром, примерно часов около семи. Привезли меня сюда и начали допрашивать. Сначала они сказали, что это простая формальность, а там черт их знает, что на самом деле имелось в виду. Разозлились они уже потом.
— Сколько их было?
— Двое. Иногда трое.
— Может с тобой обращались грубо? Они били тебя или ослепляли лампами?
— Нет, ничего такого не было.
— Тебя предупредили, что ты имеешь право пригласить адвоката?
— Да. Но это было уже потом. Когда мне объявили о моих конституционных правах. — Тут он грустно улыбнулся — это была его привычная циничная ухмылка. — Понимаешь, вначале допрос был вроде как ради формальности, так что мне и в голову не пришло вспомнить об адвокате. Я ведь не сделал ничего плохого. Со мной здесь возились битый час, прежде чем ее имя было упомянуто вслух.
— Кого «ее»?
— Карен Рэндалл.
— Это что, та самая Карен…
Он согласно кивнул.
— Та самая. Дочь Дж.Д.Рэндалла.
— Бог ты мой.
— Они начали допытываться у меня, что мне известно о ней, и обращалась ли она ко мне когда-либо, как к врачу. Что-то типа того. Я сказал, что да, что она неделю назад приходила ко мне на прием за консультацией. Основная жалоба — аменорея.
— Какой продолжительности?
— Четыре месяца.
— А им ты говорил об этом?
— Нет, об этом меня не спрашивали.
— Это хорошо, — сказал я.
— Им захотелось узнать и другие подробности ее визита, как то: было ли это ее единственной проблемой, как она вела себя при этом. Я им ничего не сказал. Я сказал, что врачебная тайна, касающаяся только врача и пациента. Тогда они переменили тактику: меня стали распрашивать, где я был вчера вечером. Я сказал, что сначала я сделал вечерний обход в «Линкольне», а после него гулял в парке. Они еще спрашивали, возвращался ли я после этого к себе в кабинет. Я сказал, что нет. Они допытывались, видел ли меня в парке еще кто-нибудь. Я сказал, что не помню, во всяком случае из моих знакомых мне не попалось навстречу никого, это точно.
Арт глубоко затянулся сигаретой. Руки у него дрожали.
— Тогда на меня стали давить. Уверен ли я, что не заходил вчера вечером в свой кабинет? Что конкретно я делал после обхода? Уверен ли я в том, что последний раз я видел Карен на прошлой неделе и с тех пор с ней больше не встречался ни при каких обстоятельствах? Я же никак не мог взять в толк, зачем меня об этом расспрашивают.
— И зачем?
— А за тем, что в четыре часа утра Карен Рэндалл была доставлена матерью в отделение экстренной помощи при «Мем» с сильным кровотечением — считай, заживо обескровленной — в состоянии шока. Я не знаю, какую помощь ей там успели оказать, но так или иначе, она умерла. В полиции уверены, что это из-за того, что вчера вечером я якобы сделал ей аборт.
Я нахмурился. Просто чушь какая-то.
— А почему они так уверены в этом?
— Мне этого не сказали. Не думай, что я не спрашивал. Может быть девчонка бредила и в бреду назвала мое имя, когда ее привезли в «Мем». Не знаю.
Я покачал головой.
— Арт, полицейские как чумы боятся незаконных арестов. Если они, арестовав тебя, не сумеют доказать твою вину, то очень многие из них вылетят с работы. Подумай только, ведь ты уважаемый член нашего профессионального содружества, а не какой-то там подзаборный пьяница без роду и племени и без гроша в кармане. Ты можешь позволить себе обратиться за помощью к по-настоящему хорошему правозащитнику, и им известно и об этом тоже. Они не посмели бы предъявить обвинение, если бы у них не было каких-то очень веских улик против тебя.
Арт раздраженно махнул рукой.
— Может быть у них здесь одни бестолочи работают.
— Это несомненно, но все-таки не до такой же степени.
— Но я все равно не знаю, — сказал он, — не знаю, что у них может быть против меня.
— Ты должен знать.
— А я не знаю, — сказал Арт, опять начиная расхаживать по камере из угла в угол. — И даже не догадываюсь.
Еще какое-то время я смотрел на него, раздумывая над тем, когда будет лучше спросить его о том, не спросить о чем я просто не мог. Он поймал на себе мой взгляд.
— Нет, — сказал он.
— Что «нет»?
— Нет, я этого не делал. И перестань так смотреть на меня. — Он снова сел и забарабанил пальцами по койке. — Господи Иисусе, уж лучше бы мне напиться.
— И думать не смей, — сказал я.
— Ради бога,…
— Потому что ты выпиваешь только в компаниях, — сказал я. — И пьешь очень умеренно.
— Здесь что, вершится суд над моим характером и привычками, или…
— Здесь не вершится никакого суда, — сказал я, — он тебе не нужен.
Он фыркнул в ответ.
— Лучше расскажи мне о том визите Карен, — предложил я.
— Да тут и рассказывать особенно нечего. Она пришла и попросила сделать ей аборт, но я не стал этого делать, потому что она была уже на четвертом месяце беременности. Я объяснил ей, почему не могу этого сделать, что у нее слишком большой срок, и что без лапаротомии это сделать уже не возможно.
— И она согласилась с этим?
— Мне показалось, что да.
— А что ты записал ей в карту?
— Ничего. Я ничего не заводил не нее.
Я тяжело вздохнул.
— А вот это плохо. Что ж ты так?
— А потому что она не собиралась лечиться у меня, она не была моей пациенткой. Я знал, что больше я ее никогда не увижу, и поэтому не стал заводить никаких карт.
— А полиции ты это теперь как собираешься объяснять?
— Послушай, — возразил он мне, — если бы я еще тогда знал, что она собирается упрятать меня за решетку, я возможно очень-очень многое сделал бы по-другому.
Я закурил сигарету и облокотился о стену, ощущая затылком холод ее камней. Вырисовывалась довольно неприглядная ситуация. Все эти мелкие подробности, в ином контексте показавшиеся бы вполне безобидными, теперь могли приобрести огромный вес и значение.
— Кто направил ее к тебе?
— Карен? Думаю, что Питер.
— Питер Рэндалл?
— Да. Он был ее личным врачом.
— А ты что, не спросил об этом у нее?
Обычно Арт был очень осторожен в подобных вещах.
— Нет. Она пришла под конец дня, и к тому времени я уже очень устал. Кроме того, она сразу же перешла к делу; это была очень прямолинейная молодая леди, и по всему было сразу видно, что она не способна на безрассудство. Когда я выслушал ее рассказ, я решил для себя, что Питер, должно быть, направил ее ко мне, чтобы она сама объяснила свою ситуацию, потому что, очевидно, сделать аборт было еще не так поздно.
— А почему ты так решил?
Он пожал плечами.
— Просто решил.
Этот довод показался мне неубедительным. Я был уверен, что он рассказывает мне далеко не все.
— А что, другие члены семьи Рэндаллов когда-либо обращались к тебе?
— Что ты хочешь этим сказать?
— Только то, что уже сказал.
— Не думаю, что данный вопрос здесь уместен, — сказал он.
— А вдруг.
— Уверяю тебя, что нет.
Я вздохнул и продолжал курить. Я знал, что если Арт заупрямится, то переубедить его будет трудно.
— Ну ладно, — наконец сказал я. — Тогда расскажи мне еще об этой девушке.
— А что тебя интересует?
— Ты видел ее прежде?
— Нет.
— Может быть где-нибудь в компании?
— Нет.
— Ты оказывал помощь кому-нибудь из ее друзей?
— Нет.
— Откуда у тебя такая уверенность?
— Черт побери, — воскликнул он. — Я не могу этого знать, но тем не менее я очень сомневаюсь в том, чтобы такое было возможно. Ей было только восемнадцать.
— Ладно, — сказал я. Возможно здесь Арт прав. Я знал, что обычно он делает аборты только замужним женщинам, тем, кому уже к тридцати или перевалило за тридцать. Он часто говорил о том, что не хочет связываться с малолетками, хотя время от времени он брал и их. Работать с взрослыми, замужними женщинами было намного безопаснее, к тому же они держат язык за зубами и трезво смотрят на жизнь. Но мне было известно и то, что за последнее время у него прибавилось молоденьких пациенток, потому что, как он сам говорил, заниматься только замужними женщинами означало бы дискриминацию и ущемление прав незамужних. Он говорил об этом полушутя-полусерьезно.