– Знаешь, Кдахна Разящая, я здесь постоянно испытываю дежавю. Это когда ты наблюдаешь некий феномен, и кажется тебе, что ты это давно уже видел. Не нечто похожее, а вот это самое. И, более того, ты даже немного вроде как предугадываешь проистекание феномена, потому как уже был его свидетелем, и не единожды.
– К чему ты это?
– Я только сейчас, вспомнив своё далёкое прошлое, уразумел, что эти дежавю – отголоски моей памяти, что возникли в процессе перемещения в ссылку. Моя сущность неслась сквозь бесконечные миры, и каждый был своеобразен, но похож на другие. Я протиснулся сквозь многие триллионы световых лет, но в бесконечности не пролетел и миллиметра. Однако в каждом мире, сквозь который меня тащило, был кто-то другой, кто всё это уже видел; видел всё, что когда-либо увижу я.
– Не совсем понимаю, о чём ты, и к чему, – Кдахна нахмурилась и подозрительно прицелилась на Мьорра, – Гриша, ты что, бухой?
– Нет, – смутился он, – почти. То есть, трезвый я. Чего-то вот опять понесло куда-то, эти воспоминания… трудно, пойми.
Кдахна поняла и кивнула.
– Просто я не думаю, что готов отказаться от своего нового мира.
– Что?! Ты… О чём ты говоришь, Мьорр? Твоего НОВОГО мира?!
Кдахна была растеряна и полна негодования, как жадный и балованный ребёнок, которому неожиданно отказали в дорогой игрушке.
– Ты же видел, ЧТО они сделали с твоей… с нашими, чёрт возьми, планетами!
– Видел, – глаза его на мгновенье вспыхнули огнём ярости, но тут же этот огонь куда-то пропал. – И что теперь можно сделать? Защищать некого. Воевать – не за что. Да и жить ради кого… там? А здесь…
Григорий-Мьорр замолк на секунду, как бы собираясь с духом. Кдахна безумным взглядом сверлила его, будто не в силах просто верить его словам, и стараясь пронзить его и проверить изнутри – не лжёт ли он, в себе ли вообще.
– Здесь, – продолжил Григорий Антонович, – мне есть ради кого жить. Видела б ты, Кдахна Ильинична, моих детей! Старший уже в армии, здоровый такой вымахал, как лось, а младшенькая – Катюшка – во втором классе. Умница такая, стихи мне читает, Пушкина. Вот скоро день рождения у неё, думаем чего дарить… Как же я всё это оставлю?!
Взгляд Кдахны начал тускнеть уже когда Григорий Антонович безапелляционно прибавил к её имени отчество бухгалтерши, и в голосе его при этом прослеживалась твёрдость. Но вырисовывающийся уже вполне сумрак обреченности в глазах ночной гостьи вдруг был рассеян искрой надежды.
– Могучий, послушай меня! Я понимаю и принимаю твой выбор, хотя это и непостижимо для меня. Ты так дорожишь этими… детёнышами…
– Детьми, – поправил Григорий Антонович.
– Но я прошу не для себя, – продолжала она, обретая уверенность в голосе, – я прошу для жителей всех планет Сияния, которых ещё не постигла ужасная участь. И прошу я во имя и ради памяти всех, кто погиб от агрессии Ковчега. Мьорр, я прошу о мести! Лютой, безжалостной мести, на которую способны только Воители Гнева!
Григорий Антонович задумался: «И здраво ведь Ильинична меркует. Можно активировать коды личностных матриц, а они ведь и правда все у меня, возродить Воителей с полным вооружением, да при доспехах… С аурой мести мы будем ещё смертоноснее обычного. Да. Потом, значит, коды накачаются энергией солнца, мы переместимся к Ковчегу и раздолбаем его нафиг вместе с этим, чертом-то, Сагутархом, да и слепых не пожалеем. Здорово, вроде, звучит-то. Затем ничего не помешает мне вернуться назад, в этот же момент времени, как-будто и не улетал, в это же тело, в эту же память… Навряд ли я вообще вспомню об этой поездочке. Память Мьорра вновь впадёт в дрёму, да и я пойду спать, завтра еще к аттестации готовиться».
Григорий Антонович хотел было раскрыть рот, чтобы ответить положительно, но вдруг пригляделся и заметил на стенке колодца обрывки некой надписи, едва различимой среди зеленоватой слизи. Надпись содержала полное имя Григория Антоновича, после которого следовало оскорбление его чести и достоинства, выраженное в матерной форме и означавшее, что удачи ему в обозримом будущем не видать. Мрачные мысли начали формироваться из липкой пустоты от этой надписи. «А захочет ли тот, ну второй который, сюда возвращаться? – думалось Григорию Антоновичу. – За каким хреном, скажите, ему эта жизнь, когда у него там – своя, совсем другая, поди раз в сто круче, без нудной работы, без козла-начальника, аттестаций всяких и вечной проблемы – что выбрать отпуск или ремонт. Что же мне теперь Настю, Лёшку и Катюшку потерять и забыть из-за чужих сраных разборок?!».