— При нем! — поддержала невестку Надежда Викентьевна. — При нем это абсолютно другой человек!
— Мы с вами о разном говорим, — сказал Каретников с той особенно медленной ровностью в голосе, которая, как знала Елена Васильевна, предвещала, что муж вот-вот сорвется сейчас. — Я говорю: почему Женя грубит вам — почему! — и что требуется, чтобы она не грубила, а вы — о том, что при мне она другая...
— Конечно, — подтвердила Елена Васильевна с вызовом, — при тебе она совершенно другая!
Хотя Елена Васильевна и дорожила их миром и спокойствием за столом, она не хотела уступать мужу, потому что за всеми этими разговорами об очередной грубости дочери для Елены Васильевны стояло теперь все время совсем другое, вообще с этим никак не связанное, — стояло то, что делало весь их нынешний разговор, как и любой другой, настолько мелким и ненужным сейчас, что в это и вникать не хотелось.
То, что Елена Васильевна неделю назад случайно узнала о дочери, так потрясло ее, было таким непоправимым и серьезным, что, узнай об этом муж, он бы вообще неизвестно что сделал с этой дрянью. Он бы мог, наверно, и прибить ее, честное слово, а не то что защищать. Сейчас если уж кто и имел право на раздражение, так это она, Елена Васильевна, а не он.
Неделю назад, развешивая в шкафу и укладывая на полках в комнате дочери платья и кофточки, которые, как всегда, Женя возмутительно разбрасывала где попало, Елена Васильевна наклонилась, чтобы поднять с пола что-то, что выпало из одного из карманов дочери. То был маленький листок с аннотацией о каком-то лекарстве — подобные Елена Васильевна часто видела у мужа на его столе в кабинете. Она рассеянно взглянула на название лекарства, невольно скользнула пониже — при каких заболеваниях и как применять его, — и ей даже дурно сделалось, какой-то жаркий прилив ударил в голову.
Нет, это невозможно, растерянно подумала она. Это просто случайность, какое-то недоразумение, глупости. Зачем это ей? Зачем ей этот листок?
Так было легче — не о лекарстве подумать, а лишь о каком-то листке. Тогда самого этого лекарства как будто не существовало, то есть Женя не пользовалась им, ей оно и не нужно было.
— Женя! — громко позвала она. — Иди сюда, Женя!
— Ну что еще там такое?! — недовольно спросила дочь, входя. — Ну кто тебя просил? Я же сказала, что сама все сложу!
Она сложит! От нее когда-нибудь дождешься, чтоб она сложила!..
— Женя, что это? — неожиданно для себя мягко, искательно спросила Елена Васильевна.
Ей очень хотелось услышать сейчас от дочери именно то, о чем она, Елена Васильевна, подумала: что листок этот просто так, случайно оказался. Елена Васильевна готова была, не особенно выясняя и доискиваясь правды, сразу же охотно, с успокоением принять на веру любое, пусть и не очень убедительное объяснение дочери: дескать, да, мне было любопытно прочесть — и что из того? Или: что кто-то из подруг дал ей этот листок с просьбой достать через отца такое лекарство, или что-нибудь в таком же роде, но, главное, не имеющее какого бы то ни было прямого отношения к ее дочери. Может быть, даже не ощущая своей подсказки, Елена Васильевна сама бы так и спросила дочь, только бы та искренне возмутилась ее подозрениями. Но Женя, к негодованию и ужасу Елены Васильевны, совершенно не тем возмутилась, увидев в руках матери листок и узнав его:
— Почему ты роешься по моим карманам?!
Само это предположение дочери было такой оскорбительной неправдой, что, на какой-то миг потеряв ориентир, что здесь важно, а что не важно сейчас, Елену Васильевну немедленно это и оскорбило — «Как тебе не стыдно?! Я совсем не рылась!» — и только спохватившись, что не в этом же, в конце концов, дело, она твердо и требовательно сказала:
— Я хочу знать, что это такое?!
— Ты же прекрасно видишь: лекарство, — ответила после паузы Женя, кляня себя за рассеянную свою неосмотрительность.
Отпираться было вроде бессмысленно. Днем позже, днем раньше — это все равно когда-нибудь могло стать известно, и она, похолодев от предстоящего скандала, испытывала тем не менее и какое-то облегчение оттого, что постоянно тяготившая ее неопределенность и опасение чем-то выдать себя и быть разоблаченной, по сути, кончились, все, наконец, раскрылось, и хорошо хоть, в отсутствие отца, а эти секунды, самые трудные и тягостные для нее, все-таки почти уже позади.
— Я понимаю, что лекарство, — дрожащим голосом проговорила Елена Васильевна. — Но для чего?
— Ты же прочла! — насмешливо ответила Женя. — Это — противозачаточное. — С подчеркнутым спокойствием, что особенно потрясло Елену Васильевну, дочь села в кресло и потянулась к какому-то журнальчику на столе.