Безусловно, Иван Фомич был опытным врачом, старательным и честным исполнителем, его все уважали, недаром много лет он избирался на кафедре парторгом, но человек он все же не пробивной, излишне мягкий и деликатный, чтобы распоряжаться сотрудниками, к тому же и как ученый он неперспективен, возраст почти пенсионный. Вот и заменить бы его Володей Сушенцовым, оставив за Фомичом одно из клинических отделений... Однако всякий раз, коснувшись этой мысли, Каретников так и не додумывал ее до конца. Он и теперь, выслушивая от Ивана Фомича кафедральные новости, легко, как-то даже охотно отвлекся, лишь вскользь посетовав в душе на хозяйственную нерасторопность своего заместителя.
Иван Фомич, смущенно зардевшись, сказал, что Ольга Николаевна, их санитарка, уже неделю как уволилась. Сообщать об этом было неприятно — у них и без того с нянечками плохо, а он не сумел отговорить ее, — но смутился Иван Фомич еще и по той причине, что вынужден был доложить: на нее Сушенцов тут накричал, вот она и уволилась.
Отношения между Иваном Фомичом и Сушенцовым были довольно сложными, Каретников об этом знал, и, чтоб не казаться сейчас в его глазах недостаточно объективным, Иван Фомич, возмущенный тоном, каким Сушенцов разговаривал с нянечкой, все же посчитал нужным добавить, что Владимир Сергеевич замечание ей сделал, конечно, того... правильное. Верное по существу.
— У нее, кажется, есть дома телефон? — хмуро спросил Каретников.
Иван Фомич на память продиктовал номер, а Каретников, записывая его в красивый настольный календарь — подарок одного из больных, — удовлетворенно кивнул: все-таки этого не отнимешь у Ивана Фомича — Володя, к примеру, не снизошел бы до того, чтобы наизусть помнить телефон нянечки.
— Ладно, уладим, — сказал уверенно Каретников. Он собирался как-нибудь потом позвонить, позже, но одерживать даже маленькие победы приятнее на людях, при свидетелях, и, подумав секунду, он решил сделать это, не откладывая.
Ольга Николаевна сразу же узнала его, он понял, что звонку она обрадовалась, и тогда, без всяких околичностей, он спросил тем доброжелательным, но вместе и начальственным баском, который, по его наблюдениям, всегда безотказно действовал на старушек, не утративших еще прежнюю охоту и навык с удовольствием подчиняться:
— Ольга Николаевна, дорогая, а вы подумали, как я без вас обойдусь? Это же безобразие!.. Мы тут как без рук!..
Не перебивая, он с минуту слушал ее обиду, сказал, что она права, а Сушенцов не прав, молодой он еще и глупый. Но я-то на вас никогда голоса не повысил? И Иван Фомич — тоже. Ну, вот видите?! Так когда на работу выйдем? А то и больные уже интересуются. Где, спрашивают, наша Ольга Николаевна?
— Нет-нет, и думать тут нечего! — уже распоряжался он, чувствуя, что Ольга Николаевна теперь лишь для видимости сопротивляется. — Ну, договорились, — чуть уступил он, понимая, что выходить на работу вот так сразу, только-только уволившись перед этим, ей гордость не позволяет. — Значит, через неделю — прямо ко мне. Спасибо вам. Будьте здоровы.
Он увидел, что Иван Фомич молча отдал должное его умению, и весело спросил:
— Что у нас еще на сегодня?
— Через полчаса — собрание, — доложил Иван Фомич.
— Институтское?
— Нет, велено по кафедрам провести. Вот бумага из министерства, по поводу которой собрание. Надо расписаться, что ознакомились. А это... — Иван Фомич положил перед Каретниковым несколько газетных вырезок. — Так сказать, иллюстрации из прессы. Письма, жалобы трудящихся насчет э-э-э... — Он замешкался, подбирая слово поделикатнее, — ...поборов с больных. Я не стал объявление вывешивать. Персонал устно оповещен. Неудобно... того... перед больными.
Каретников бегло просмотрел газетные статьи, из министерского циркуляра понял, что на собраниях медперсонала нужно осудить неизжитые еще кое-где недостатки, расписался на обороте и, вздохнув, посмотрел на своего заместителя.
— Что же я им скажу? Что, дескать, на пол, товарищи, плевать нельзя, некрасиво? Поняли?.. А они что в ответ? Должны заверить меня, что да, мол, поняли? И тоже при этом соблюдать серьезное, значительное лицо, как и ваш покорный слуга?
— Но, Андрей Михайлович... Я это... Ведь если не говорить вслух, то... как будто, значит, ничего такого и нет?
— То есть вы в подобных собраниях видите смысл? Вы допускаете, что тот, кто берет взятки с больных, не понимает без моего разъяснения, что брать нельзя?