— Да-да, — подхватил Сергей Георгиевич, — прививать человеку не только знания, а прежде всего именно «жажду размышлений». То, к чему педагогика еще ко-огда-а придет!..
Они оба согласились, что вообще многие проблемы нам только кажутся новыми, а на самом-то деле... Андрей Михайлович, все больше втягиваясь в этот разговор, добавил, что и в медицине так: на что уж вперед ушли, а откроешь какого-нибудь Авиценну — такие вдруг обнаруживаешь точные и полные описания болезней...
«Какого-нибудь»!.. — Они оба рассмеялись. В плаще было все-таки жарко, неудобно сидеть, и Андрей Михайлович, позволив себя уговорить, снял его.
А верно ли, поинтересовался Сергей Георгиевич, что за пять-шесть лет научная информация в медицине — я где-то читал — морально устаревает наполовину? Хорошо хоть в математике с этим полегче — точная наука... Да, про медицину, к сожалению, этого не скажешь, согласился Каретников. Тот же Авиценна потому, наверно, и выразился, что медицина не из трудных наук. Впрочем, в этом-то как раз и особенная ее трудность, что она неточная. Так что и великие... Да-да, улыбнулись они, и великие тоже, бывало, ошибались...
О математике они не говорили: Сергей Георгиевич — по причине своей проницательности, что Каретников, врач и чистый гуманитарий, вряд ли даже и логарифмической линейкой умеет пользоваться, а Каретников — из разумных опасений, что о чем же и какими словами говорить, если речь о математике пойдет. Правда, Андрей Михайлович не навязывал и каких-либо врачебных тем, щадя самолюбие некомпетентного собеседника, что, однако, как раз и непонятно было Сергею Георгиевичу: уж что, казалось ему, и может быть доступнее, как не разговор о медицине, который, вполне удерживаясь на современном уровне, не требует при этом ни специального, ни даже какого-нибудь вообще образования, — и Сергей Георгиевич, как бы давая Каретникову возможность показаться с самой выгодной стороны, а вместе с тем и себя чувствуя в этом достаточно осведомленным, завел разговор о лечении травами, о стариках и старушках, которые чудеса делают. Раньше, мол, сплошь бранили — было же такое время, — а теперь заступаются, иной раз даже в печати превозносят. Как он, Андрей Михайлович, сам к этому относится?
Что ж, сказал Каретников, приятно осознавая широту своих взглядов, речь тут, конечно, не о знахарстве как шарлатанстве, а, по сути, о народной медицине, народном опыте и мудрости, и, безусловно, это заслуживает всяческого внимания. А то как ведется? Сперва лихо сносим портик Перинной линии на Невском, чтобы потом восстанавливать его... Или накрепко забываем рецепты и умения народной медицины, а спустя десятки лет спохватываемся и начинаем героические разыскания. Но портик все же можно еще возродить — чертежи остались, а народная медицина — дело по большей части устное, передаваемое из рук в руки, от поколения к поколению, здесь письменные свидетельства почти всегда редкость...
Андрей Михайлович стал обстоятельно перечислять, как помогают такие старички и старушки при кожных заболеваниях, нервных, при обменных нарушениях, и выходило, что почти везде применимы их знания, кроме, однако, хирургических случаев, а особенно той области хирургии, которой именно он, Каретников, занимался. Так что получалось, что вообще-то народную медицину надо шире внедрять, но не в том конкретном, чем занимался Андрей Михайлович.
Они еще поговорили о прополисе, мумие, об экстрасенсах, Каретников довольно скептически отозвался и о том, и о другом, и о третьем, однако же и вполне при этом осмотрительно, с терпимостью к возможному иному мнению, не переступая за ту грань, когда упрямое, бескомпромиссное отрицание выглядит ничуть не меньшей косностью, чем и наивная, слепая вера в чудеса.
Как-то удачно, к случаю, поделился Андрей Михайлович и своими давними, студенческими ощущениями, когда они стали изучать микробиологию, эпидемиологию, инфекционные болезни... Это было вначале чувство подавленности, даже страха: как, оказывается, мы беззащитны в этом мире! А потом, на смену этому, удивление пришло. И удивляться-то приходится не тому, как люди много болеют, преждевременно умирают, а как при таком обилии опасностей и болезней, подстерегающих буквально на каждом шагу, люди все-таки живут, и живут долго, а то даже и счастливо.
Тут Сергей Георгиевич сказал, что, видно, человеку вообще нельзя, чтобы совсем уж без страданий. Когда их нет — их попросту придумывают. Такое вот «выдуманное» страдание...
Бывает, кивнул Каретников. А бывает и выдуманное счастье.