20.
Так вот, тот, кто втайне мечтал писать пьесы, только что отменил их встречу. Да, Тристан знал, за что он на него сердится. Николя не простил ему отвратительного смеха, который неделю тому назад он не сумел сдержать, и того, как он смотрел на его Аврору — взглядом, преисполненным безумной страсти! Неужели он действительно пытался соблазнить ее прямо на глазах у Николя? Думаю, скорей всего Тристану просто хотелось подвергнуть небольшому испытанию эту «идеальную» любовь, ну и конечно же, он играл, как обычно, всего лишь играл. Но откуда у него эта потребность разрушать все вокруг себя? Был обычный вечер. Амели с ним не пошла, хотела пораньше лечь спать. Тогда он впервые увидел Аврору. Сначала издали. Она говорила о чем-то с какими-то людьми. Тристану она показалась красивой. При этом она совсем не была похожа на тех редких женщин, один вид которых пробуждает в вас непристойные желания. В ее лице без труда можно было отыскать некоторые изъяны. Но то ли из-за настойчивости собственного взгляда, то ли из-за вечной загадочности внезапно появляющейся незнакомки Тристан почувствовал, как их связал некий молчаливый заговор судьбы.
Он взялся за нее в тот же вечер, но чуть позже. Именно тогда он поймал себя на том, что просто так пытается ее соблазнить. Слегка отстраненный, но сосредоточенный взгляд, скорее непринужденный вид, соблазнительный, но безразличный, слегка презрительный, уверенный в себе — в общем, полный набор дешевых уловок. Но она, казалось, лишь забавлялась этой игрой.
— Вы тоже писатель? — в какой-то момент спросила она.
Тристан гнусно расхохотался.
— Почему тоже?
Зачастую Николя не видел особой разницы между понятиями «быть писателем» и «надеяться когда-нибудь им стать». Таким образом он выдавал себя за того, кем не являлся, и был в сущности прав, поскольку женщины к этому очень неравнодушны. (Кстати говоря, женщины вообще предпочитают тех мужчин, которые хотя бы отчасти напоминают упрощенный, стандартный образ совершенства, образ, доступный даже самому слабенькому уму. Но по мере того, как мужчина неизбежно начинает отклоняться от идеального образа, женщина, обнаружив, что избранник трагически не соответствует первоначальной картинке, начинает подыскивать ему пиджачок поприличнее, стремясь восполнить явный недостаток элегантности; все так же прикрываясь щедростью и благородством, она дарит ему духи, аромат которых накануне привлек ее внимание к какому-то более мужественному силуэту; затем она убеждает его заняться спортом, чтобы приблизить его фигуру к тому силуэту, который ей хотелось бы сжимать в своих объятиях. Этот маскарад продолжается до тех пор, пока женщина вдруг не решит, что было бы роскошно встречаться с «творческой личностью», и тогда нашему несчастному, затравленному мужичку в дополнение к пиджаку и духам приходится скрепя сердце приниматься за работу.)
Поэтому-то Николя заделался писателем, и даже, быть может, одним из самых многообещающих писателей своего поколения, с одним только «но»: он в жизни не написал ни строчки. Кстати, почему он мечтал именно о писательстве? Ради признания? Ради обманчивой женской любви? Повсюду встречаются страдальцы, способные на все ради этих жалких утешений. Каждое утро они начинают с одной и той же молитвы, обращаясь к некому идеалу, к которому им хотелось бы приблизиться, с просьбой дать им сил на то, чтобы соответствовать образу; они громко разглагольствуют, но в душе ненавидят себя.
— Пишу ли и я тоже? — дружеским тоном переспросил Тристан. — Начиная с сегодняшнего вечера я займусь спасением своего лучшего друга от нелепости любовной истории и тем самым избавлю женщину от нелепости моего лучшего друга. Я и так достаточно мягкотел, так с чего бы вдруг я стал еще и писателем?
Ты не смог вынести этого смеха и моих низкопробных маневров. И я уже угадываю в твоих глазах бесчисленные упреки и с трудом сдерживаемое признание поражения. Да я даже знаю, какие слова ты произнесешь, Николя. Ты упрекаешь меня в том, что я без конца разрушаю все построенное без меня. Чтобы усугубить мою вину, ты скажешь о чувствах, которые испытываешь к ней. Ты говоришь себе, что я принадлежу к числу людей, которые, чувствуя, что падают, стремятся хоть кого-нибудь увлечь за собой, лишь бы не падать в одиночку. К тем, кто, словно бы утратив саму способность любить, постоянно, во всем ищет признаки собственного ничтожества.