Егор медленно горел, овладевая сорванным дыханием и болью. Ему казалось, что он оглох и ослеп, ощущая себя лишь пульсацией крови. Макс позабыл об эстетике и фото, он просто трахал, поочередно меняя член с пальцами, и для Егора, с его смешным опытом и необъезженной дыркой, это становилось уже психологическим насилием.
В какой-то момент перекрыло, как и всегда на этом этапе. Нависая сверху, Максим оперся ладонями на тонкие загорелые запястья, не контролируя силу проникновений, начал вдалбливаться в податливое нутро.
Егор больше не старался понравиться, он вообще больше не старался; не думал, потому что не мог, не пытался даже подмахивать, как и зажимать внутри член. Полностью раскрытый, если не разъебанный, стал бессловесной принимающей стороной.
Руки сжались на бедрах, Макс сбавил темп, трахая теперь медленнее, будто разрешая оценить себя, давая прочувствовать от головки до основания. Пот катился по лицу и шее, падал крупными каплями на загорелую поясницу. Пальцы поднырнули под живот, находя член. Протяжный стон знаменовал начало конца. Егор задвигался рвано, без всякого ритма, казалось, так он пытается увернуться от раз за разом смыкающихся над влажной головкой грубоватых пальцев. Макс протолкнулся глубже, вырывая скулящий стон, но назад не пустили. Зажатый рефлекторным спазмом чужого тела, он почувствовал, как ладонь становится скользкой, а Егор — тихим, почти беззвучным. Сведенные лопатки проступили четче, как и трапеция и мышцы на предплечьях, Макс качнулся на пробу, ощущая, как постепенно исчезает сопротивление, и выскользнул. Егор, больше ничем не удерживаемый, начал заваливаться на бок.
Он нашел себя лежащим на спине, в едва приоткрывшихся глазах маячил висок Максима. Он что-то делал с его ногами, вроде забрасывал себе на плечи зачем-то. А потом темные ресницы широко и резко распахнулись — ощущение заполнения, тугое трение по растравленной простате, но уже под другим углом. Противоречивые ощущения — боль вперемешку с удовольствием, только чего больше? Егор стонал в голос всё то время, пока Макс брал его теперь сверху.
Всё оборвалось так же резко, как и началось — давление, гонка, желание кричать, только легкая боль осталась, пока легкая. Ноги опустились на постель, бедра изнутри стали влажными. Максим все еще накрывал собой, но уже не был внутри.
Дыхание на подрагивающих ресницах, он убрал взмокшие волосы с его лба. Было непросто открыть глаза, и Егор не стал себя заставлять, только чувствовал теперь, как его целовали, медленно и неглубоко, а еще трогали — живот, опавший член, сжимали в горсть мошонку, не удержавшись от того, чтобы ввести почти две фаланги снова.
— Жаль тебя оставлять, — успокаивающий голос звучал в голове. — Но я улетаю сегодня. Ты чудо, Егор, редкое и очень красивое.
А потом была тьма, мягкая, как бархат, и спокойная, как море в штиль.
========== Часть 3 ==========
Макс проснулся от ощущения того, что кто-то за ним наблюдает. Он приоткрыл глаза, ядовитое солнце больше не пыталось пробиться сквозь темные шторы гостиничного номера.
Голова не болела, и в теле не было тяжести, просто хотелось спать. Он, кажется, объяснил это Роме, когда вернулся, но Рома, очевидно, жаждал расставляющего все по своим местам разговора.
— Ну что? — Макс прикрыл глаза ладонью, давая понять, что уже не спит.
— Ты хорошо поплавал в бассейне? — Ромин голос своей интонацией напомнил голос бывшей жены, вот только Рома ему далеко не жена, даже не бывшая.
— Если я скажу, что так и не дошел до бассейна, ты дашь мне поспать?
— Дам, когда расскажешь, с кем был.
— Почему ты думаешь, что я был с кем-то?
— Я просто одного не понимаю, зачем нужно было брать меня с собой в эту гребанную поездку, если в твои планы входило трахать всё, что плохо лежит?
— Да какого черта, Ром! — Макс сел в кровати, стряхивая с себя уже неприятный сон.
И тут же почувствовал, как что-то достаточно тяжелое опустилось на живот.
— Вот такого! Вот именно вот этого! — несмотря на свой гнев, Рома все же не позволил швырнуть в любовника дорогущей камерой, подавляя в себе естественный и справедливый порыв.
С включенного дисплея смотрели ядовито-зеленые глаза Егора, и даже в такой нервной обстановке Макса это фото зачаровало.
— И? Просто фотосет. Необычная же внешность, сам видишь. Я предложил, он согласился.
— Господи, чувствую себя… — Рома вырвал камеру из рук владельца и, пролистав несколько слайдов, вернул.
На дисплее развернулась теперь поистине порнографическая картина: изогнутая поясница, ниже которой в чью-то упругую и молодую задницу вставлены пальцы. И все бы ничего, ведь не видно лиц, и для «чужих» нет опознавательных знаков. Только вот кожаный браслет на запястье той самой руки слишком Роме знаком, потому что им же и подарен, и Макс это тоже понял более чем отлично.
— Я видел вас, когда курил. Ты повел его куда-то, я до последнего не верил. Спустился, как договорились, прождал черт-те сколько, пока понял, что ты не вернешься.
— Странно, не помню, чтобы мы такое снимали, — спрятав от греха подальше камеру в переноску, Макс задвинул ее под кровать.
— И это все, что ты можешь сказать?
— Ты взрослый мужчина, что мне нужно еще объяснять? — он встал, отойдя на безопасное расстояние.
— Знаешь, правда, ничего. Никогда не думал, что почувствую себя твоей бывшей женой, всё так… пошло и избито, что просто… блядь, — Рома потер руками лицо, взъерошил волосы резко и так же резко встал.
— Теперь тебе жаль Оксану? — осторожно завел Макс.
— Ты циничная свинья, Вершин.
— Ей все равно было хуже — застукать мужа с мужиком, вот это треш. Тебя эта ситуация, кстати, очень веселила поначалу, даже вдохновляла.
— Заткнись. К тому моменту, когда я появился, у вас уже все было кончено.
— Почти, ты был завершающим штрихом, так что не строй из себя святошу. Все рано или поздно через это проходят.
— Зачем? Зачем ты позвал меня с собой, в этот сраный отпуск?! Если всё так у нас?!
— Вот теперь. Вот именно после слов «зачем» ты как никогда похож на истеричную бабу. Еще спроси, любил ли я тебя когда-нибудь?
— Тварь.
— Очень приятно, Максим.
— Просто тварь.
— Я хотел сказать… То, что было у меня с тем парнем, просто было, я его даже не знаю. Он просто красивый, доступный парень. И не будь ты истеричкой, я бы извинился, загладил вину, сделал бы все, что от меня зависит, лишь бы тебе стало хорошо. Но, Ром, теперь единственное, что я могу сказать сейчас — я уже был женат. Серьезно, и я этого больше не хочу.
Рома, замолчав надолго, взял с тумбочки сигареты и вышел на террасу.
— Так что? — Максим, не торопясь, последовал за ним. — Будем сраться и доказывать козлу, что он козел, или как взрослые, свободолюбивые люди решим проблему? Ты знаешь, как я к тебе отношусь.
— Не решим.
— Это почему?
— Ты извращенец.
— Раньше тебя это не напрягало.
— Ты извращенец в том смысле, который я не терплю.
— Ты хуйню несешь какую-то.
— Для меня не хуйня, когда… В общем, пацан тот, он реально пацан.
— Ты на солнце перегрелся?
— К твоему сведению, Вершин, — Рома заговорщицки понизил голос, понимая, что открытая терраса — не самое подходящее место для таких разговоров, — он с родителями здесь. Я их частенько на пляже видел. Мать — стареющая модель в шляпе, отец — вечные переговоры по телефону, «бизнес-важнее-семьи», и вечно грустный ребенок с ними. И я так полагаю, что он не особо совершеннолетний, — Макс икнул, недоверчиво ухмыляясь, что-то в словах Ромы не складывалось.
— Если он с родителями, это еще не значит, что он несовершеннолетний.
— Ты это себя сейчас успокаиваешь?
— Дети не бывают такими…
— Распущенными?
— Опытными.
— Посмотри на него днем, когда он с предками на пляже от скуки помирает.