— А я смотрю, ты тоже наблюдательный?
— Он просто красивый мальчик, у меня глаз на таких намётан чисто профессионально. И, к твоему сведению, меня не возбуждают подростки.
— Они всех возбуждают, и тебе это лучше меня известно, иначе бы мы с тобой и рубля не заработали. В самых высокооплачиваемых съемках для самых прибыльных изданий работали моделями от пятнадцати до двадцати лет.
— Это другое, это эстетика, молодые лица продаются лучше — факт. Но то, что ты имеешь в виду… У тебя у самого сын растет. Если на него даже в восемнадцать такой, как ты?..
— Заткнись, Егор — не ребенок! И я у него далеко не первый.
— Ооо, я смотрю, включились мозги, начал анализировать. Может, и совесть проснется? А знаешь, мы можем всё прояснить для твоей совести прямо сейчас, подойдем к его родителям и спросим, сколько их чудному мальчику лет? Думаю, если ему уже есть восемнадцать, они ничего не будут иметь против того, что их сын шароебится по ночам с тебе подобными! Как ни крути, история — говно, согласись?
— Не нагнетай.
— А если кто-то вас видел? Обслуга, бармен или горничная? Кто-то такой же, как я, решивший, что пацан — малолетка? Если у них камеры в номерах, чтобы снимать таких вот известных извращенцев, а потом шантажировать их? Ты представляешь, какой это скандал, да эта тема с первых полос сходить не будет лет пять! «Известный фотограф на отдыхе…»
— Ну-ну, всегда нравилась твоя энергичная фантазия, но сейчас ты явно перегибаешь.
— А ты мозги включай, прежде чем член доставать из штанов! На карте твоя репутация, как и репутация твоей семьи. А заказчики, бизнес? После такой истории тебя внесут в черный список все известные и малоизвестные издания.
Максим надолго замолчал, позволяя Роме доиграть сцену до конца.
— Хорошо, что сегодня уже улетаем. Собирай вещи и не выходи из номера, пока трансфер не приедет. А я пойду, разведаю обстановку.
— Ром?
— Не благодари.
— Да я хотел воды попросить.
— Знаешь, когда мы прилетим, я не буду больше даже твоим ассистентом.
— Порываешь со мной все связи?
— Порываю.
— Не верю. Куда ты денешься от кормушки?
Презрительно фыркнув, Рома ушел с террасы, задевая Вершина плечом.
— Куда вы все денетесь?
Все же неприятный осадок от этого разговора присутствовал. Макса будто ткнули носом в собственное дерьмо. Рома распинался больше из мести, хотел отыграться унизительными обвинениями, и это его право. Но сколько раз Макс спускал любовнику нечто подобное, не напрягая расправой и уж тем более не прибегая к уголовному кодексу. Предпочитая об этом не думать, Вершин вернулся в номер, намереваясь начать сборы. Жаль, с Егором больше никогда не увидеться. Или всё же к лучшему?
========== Часть 4 ==========
Снова он пытался поговорить. Сказал: «Давай нормально». Поговорить нормально, пока никто не видит. Похватать за руки, подышать в шею, снять шапку, точнее, сорвать целенаправленно, чтобы потрепать за волосы. Нормально — это для Антона значит поприжиматься и пошептать что-то о том, «как плохо теперь без тебя, тухло, хуево, скучно». Егор уже ненавидел Антона в полную силу, потому что «нормально» - это только, когда вдвоем, наедине — в туалете, подсобке аудитории, в опустевшей на секунды комнате общаги, без группы поддержки утырочных долбоебов, которых всегда и везде Антон водит за собой, как стадо. «Нормально» — это когда никто никогда не узнает, это унизительно, трусливо и предательски. Поэтому однажды Егор выбрал «ненормально». Выбрал, казалось, меньшее из зол, но вышло намного хуже. Вышло так, как он в самом нелепом сне не мог предположить. Получать насмешки стада, унизительные, мерзкие подъебки по поводу ориентации. Антон говорил «Фас» и спускал их с поводка теперь всякий раз, когда видел его отстраненный взгляд.
Егор не понимал, как так вышло, как связался с Антоном, ведь они всегда были с ним, а он, Егор, всегда избегал эту свору. Но, видимо, что-то в его голове работает неправильно. Видимо, он не всегда принципиален, честен с собой. Хватило пары месяцев, чтобы до конца во всем разобраться и сбежать. Хватило Егору, а Антону, очевидно, нет.
— Давай нормально, — Антон подстерег его.
Егор вздрогнул, не ожидая столкнуться с ним едва ли не грудью, выходя из душевой.
— Ты напугал меня, — Егор не мог на него смотреть с тех пор, как потерял веру в то, что у них все получится, с тех пор, как потерял веру в Антона.
— Я ждал тебя, чтобы поговорить, — он, как всегда, напористо искал его взгляд, как всегда, пока никто не видел, пытался взять за руки, дернуть, схватить, прижать.
— Я понял. Только… Тох, ну, а смысл? — Егор обреченно посмотрел в карие глаза и снова поймал себя на мысли, что всему виной именно они. У Тохи очень добрые глаза, улыбчивые, понимающие, правильные какие-то. И Егор снова подумал о том, что недавно понял на собственном опыте: «Все светлые внутри темные». Тоха был классическим блондином, с глазами цвета растопленного шоколада. Мать назвала бы такого породистым, Егор и об этом вспомнил, стоя в холодном общажном коридоре цокольного этажа.
— Раньше, значит, был? — Антон всегда начинал тяжело дышать, требуя чего-то, всегда вторгался в личное пространство и впивался своими лживыми глазенками в самую душу.
Но Егор уже научился сопротивляться ему, единственное, что теперь стало по-настоящему важно, — это избавиться и забыть. Но решиться легче, чем сделать.
— Раньше я тебя не знал… настолько хорошо.
Антон прищурился, встал плотнее, и Егор уже подумал, что сейчас грянет живое подтверждение его слов. Но вместо этого последовал тяжелый выдох и глубокомысленный взгляд.
— Я знаю, понимаю, что тебя расстраивает. Но я обещаю что-нибудь с этим сделать в ближайшее время.
— Что? — Егор едва не задохнулся, Тохины слова все его существо воспринимало не иначе как оскорбление. — Меня расстраивает только то, что ты мудак. Расстраивало точнее. Сейчас плевать на тебя и твою…
— Они больше не будут. Все прекратится, обещаю.
— Да что прекратится? Такое так просто не забывается. Ты устроил травлю, все эти твои шуточки о том, что «Златопольский — златовласка и детка», после определенных событий резко перешли в «Златопольский — сладкая попка, голубок и пидорас»…. Сразу! После всего, что было! Ты так умело перевел стрелки, что, блять, меня фактически принес в жертву своей группе поддержки! Что теперь ты хочешь прекратить? Такое не забывается по одному лишь слову, даже твоему! Я хавать это буду до выпуска, благодаря тебе, дорогой! И ты просишь не расстраиваться? Ты испугался того, что случилось, но хочешь еще? Окей, только выбери уже другую жертву и отъебись от меня, иначе я во всех красках распишу, каким сладким ты можешь быть, Тошенька.
Стальные пальцы сомкнулись на шее. Егор не заметил, как наливались кровью чужие глаза, пока он давал волю чувствам. Его пригнули лицом к полу, и сразу же он услышал злой шепот в затылок:
— Ты совсем охуел, Златопольский? Меня запугивать? — пальцы сомкнулись жестче, пригибая ниже. — Я с тобой нормально хотел, а ты, как сука, выебываешься, — на долю секунды показалось, что голос у Мезенцева стал каким-то влажным, будто готовым сорваться в рыдания или стон? — Или, может, ты еще с кем-то? А? Учти, милый, если узнаю, что ты трахаешься на стороне, под всю мою, как ты говоришь, группу поддержки ляжешь, — и, отмолчавшись, уже мягче, по имени: — Егор, не смей больше такое нести и прекращай мне нервы трепать.
— Да пошел ты со своими нервами, — донеслось снизу. У Мезенцева реальность кругами пошла, от такой дерзости даже пальцы на горячей шее едва ощутимо дрогнули. — Отъебись, нихуя ты не сделаешь! Трахаться буду, с кем посчитаю нужным. Со своими комплексами разгребись сначала, кусок трусливого говна!
Удар коленом пришелся ровно в нервно поджимающийся живот. Егор потерял мысль и поплыл, медленно заваливаясь на стену, застрявший в груди воздух больно распирал ребра. Удар в лицо тоже пришел откуда-то снизу, после чего теплая кровь потекла из носа прямо на пол и на чистую, только надетую после душа белую футболку. Отчетливое «блядь» пронеслось в голове, но проговорить свои мысли сейчас стало абсолютно невозможно.