Прикосновения, которые так долго снились, которые иногда до сих пор будят по ночам, как и сны о море, о той ночи, такой далекой от всего этого настоящего… реального и такого… не солнечного больше. Пережал переносицу, зажмурился, встряхнул головой, забирая обратно руку.
— Да, я в порядке, полном, — улыбка дежурная, прямой уверенный взгляд, как на парах с преподами, которые пытаются завалить очень часто лишь потому, что не нравится — ни пирсинг, ни определенно неприятный, на их взгляд, субкультурный шмот, ни удлиненные, вечно спадающие на лицо волосы. Один даже обещал заколку подарить. Егор привык, знает, как держаться, когда тошно и страшно и так, как сейчас, — волнительно и до дрожи тревожно.
— Отец Платона, значит. Приятно познакомиться. Я… обучаю игре на скрипке, ну и вообще присматриваю, когда необходимо.
Платон, лицезревший странное преображение своего друга от почти что обморока до наигранной самоуверенности, понял, что что-то пошло не так, и, решив, что без его помощи тут не обойтись, вклинился:
— Покажи комнату, нам заниматься нужно.
Внимание Макса как по щелчку переключилось на сына, от готовящегося к прыжку гепарда и следа не осталось. Он заметно засуетился и повел гостей в приготовленную комнату.
— Я поесть заказал. Вы голодные?
— Да нет, мы перекусили перед английским. Егор меня всегда в кафе водит, так что все нормально. Мы позанимаемся пока, а потом уже все остальное, — Платон запихнул в комнату заплетающегося в собственных ногах Егора и, оставив отца по ту сторону двери, начал рассматривать свое пристанище на ближайшую неделю без лишних вопросов.
Зависнувшего, словно паук в собственной паутине, у деревянной створки Макса от потрясения отвлек вызов домофона. Подсознание услужливо подкинуло мысль о заказанном торте. Точно — сегодня же праздник, очень странный и такой грустный. Макс далеко не в своей тарелке рядом с этими двумя, далеко не хозяин положения. Одним он боится быть отвергнутым, другого — не ожидал встретить более чем никогда, к тому же в подобном амплуа. Но несмотря на собственное замешательство, назвать встречу неприятной не получалось. Происходящее — будто сон — за гранью понимания, словно прошлое все это время плело заговор за его спиной.
Торт поставил на стол, снял коробку. Дизайн оказался таким же, как на сайте. Все верно — кофейные розочки, шоколадные колбочки, манговый крем. Манговый… Уловив аромат, Макс завис, стоя с пустой коробкой в руках и блудливой улыбкой на лице. А он выше теперь, волосы непривычно темные и, похоже, это натуральный их цвет. Взрослый совсем, только глаза те же ядовито-зеленые, теперь грустные, умный, быстро собрался, когда понял, кто перед ним, не дал маху. Егор — лето две тысячи четырнадцатого. Точно он, Макс — фотограф, он не умеет путать лица.
«Такая неправильная встреча», — сжал рукоять кухонного ножа и отложил в сторону. Из детской распространилась и заполнила пространство всей квартиры самая настоящая живая музыка, скрипка.
Тот самый Егор, мальчик, соблазнивший одним лишь взглядом, его муза для многих работ, его запал и огонь на много-много дней после, сейчас в его квартире, близко, тот самый, но не тот. Другой эффект. Что-то неуловимо изменилось, что-то в энергетике, которая мрачнее. Сейчас в него не влюбиться. Макс фотограф, он работает с сотнями моделей, он читает их, как книги, читать Егора теперь страшно. Вершин уверен, его история не из приятных. Кривая, изломанная сила — вот что это было, да и пластырь на перебитой переносице в сочетании с пластмассовой улыбкой только лишь подтверждает теорию. Но Максу и в этот раз интересно не меньше, потому что у самого последнее время всё непросто и некрасиво. Говорят критики, что работы его стали едва ли не иллюстрациями к пособию по психиатрии, что изменился стиль, он больше не легок и нет в нем воздуха, как и поэтичности. Макс сам не видит разницы, так говорят. Он не склонен верить критикам, но почему очень хочется отснять сет с Егором, который не в стиле, не формат, даже не рядом и не близко к тому опробированному, что уже принесло успех, а Вершин, ловя свое отражение в узком лезвии ножа, видит для него концепцию, он уже придумал, как это будет. Хотя Егор даже ни разу ещё не использовал против него то оружие, что есть в его арсенале и о котором, Макс уверен, парень сам не догадывается. Одна пластмассовая улыбка никогда не станет и не стоит той, настоящей. Но пока это и не нужно, теперь Егор интересен другим. Это маска или настоящее лицо, ещё не понять. В его взгляде много такого… И это не самое приятное, но оно почему-то нужно Вершину, нужно рассмотреть это через объектив, вытащить, раскрыть и показать. Макс уверен, это будет важно, хотя не понятно пока, для кого. Самого ли Егора? Или для Макса? Искусства в целом? Может быть, для публики? Последнее выбросил из головы, публика подождет, сначала следует самому совершить погружение.
========== Часть 7 ==========
Чай остыл, сигарета истлела. Вечер давно наступил. Егор зашел в кухню, отец Платона сидел за столом и под светом от вытяжки рисовал что-то на белых листах формата А4. Увидев Егора, медленно откинулся на спинку стула.
— Мне пора, — сказал парень, с интересом косясь на праздничный торт.
Макс поборол в себе желание поговорить о прошлом, сказать, что помнит, что узнал. Сейчас в его доме с учителем его сына это казалось совершенно неуместно. Возможно, Егор сам считал так же, а возможно, решил поиграть в амнезию по другой причине. С этим следовало разобраться, но Макс не хотел торопиться, особенно учитывая теперешний статус Егора в их семье.
Переворачивая рисунок за рисунком вниз лицом, Вершин встал из-за стола и подошел ближе, рассматривая теперь внимательнее: кожа бледнее, скулы острее, взгляд смелее и тревожнее.
— Как позанимались?
— Платон сегодня старался больше обычного, может быть… ваше… — Егор запнулся, Макс ухмыльнулся, значит, всё помнит, и кто из них теперь дурак? — Думаю, ваше присутствие повлияло.
— Было отчетливо слышно, когда ты играешь, когда он.
— Скоро будет чище, пьеса новая. Он многие вещи играет сносно, сложные вещи.
Дверь скрипнула. Платон показался на пороге спальни, затем и кухни, точно так же, как и Егор, посмотрел на торт, только дольше задерживая взгляд.
— Ого, это мне?
— Конечно.
— А Егор?
Макс, поставив чайник, развернулся у плиты, вопросительно посмотрел на учителя.
— Мне пора… — сказал тот, уже держа в руках куртку. Потухший взгляд мальчишки неприятно кольнул. Егор прекрасно понимал, как чувствует себя подопечный, его неудобство и страх перед встречей с отцом, они говорили об этом всю дорогу из школы и в кафе перед английским, Платон обмолвился, что «даже маме он в этом не признавался». — Мне правда пора, я очень сильно опаздываю, ты же знаешь, — обратился он к Платону совсем не как к ребенку.
— Знаю. Стрит.
— Вот именно. Я репетицию и так пропустил.
Платон виновато опустил глаза, Егор, извиняясь, потрепал его по волосам. Теперь пришла очередь Максима решать неразрешимое:
— Что есть стрит?
— Егор играет… у него группа своя.
— Серьезно?
— Да, это вкратце если, — сказал сам Егор, не желая развивать темы.
— Где выступаешь?
— Сегодня Набережная канала Грибоедова.
— Прям на набережной?
— Прям на ней. Поэтому и стрит.
Почувствовав, что уточнения ни к чему хорошему не приведут, Макс озвучил, наконец, предложение:
— Я тебя отвезу, если останешься на чай.
Вмиг вспыхнувшую радость в глазах Платона заметили оба.
— Мы тебя отвезем, — добавил Макс, — заодно и стрит посмотрим.
— Соглашайся, — Платон горячо сжал его руку, окрыленный предложением отца.
Егор, понимая, что его обложили со всех сторон, позволил увести себя к столу. От мысли, что Максим увидит дело всей его жизни, стало не по себе. Но отговаривать он не пытался, совершенно точно не желая заострять лишнее внимание на роде своей настоящей деятельности.