— Так, значит, машина правильно выдает свидетельства? — спросил представитель. — В чем же тогда дело?
— Если в душе покой — машина не ошибается. У этого Серегина вечный покой. Но ведь бывает и по-другому. Что-то взрывает покой, и человек начинает сочинять музыку. Человек талантлив не всю свою жизнь. Это моменты, периоды. У одних короткие, и человек проскакивает мимо них, боится их. Ведь это что-то необычное. У других продолжительные. Мы же ведь анализируем спокойные души людей и выдаем им справки, что они обычные, серые, неодаренные, как и большинство. Не то мы делаем. Над спокойным морем мы ищем бурю. Катись к черту весь план! Не в нем дело. В людях дело. Надо разрушить покой в человеческих душах. Ведь не для того же мы живем, чтобы тратить зарплату на мясо и брюки, чтобы износить семьдесят пар ботинок и умереть, испытывая гордость, что ты помогал развивать обувную промышленность.
— Но ведь никто и не признается, что живет ради этого, — успел вставить директор.
— Никто, — подтвердил Перекурин. — Никто, но многие так и живут.
— С таким настроением нельзя работать, — сказал представитель.
— Нельзя. Я знаю. Я уйду с этой работы.
— Нет уж, милый! — вспылил директор. — Развалил и сразу: уйду. Ты сначала наладь как следует в своем секторе, а потом будем говорить.
— Закрыть надо мой сектор. Бесполезен он. Вреден даже. Только в хор электролампового завода и можем набирать людей. Да и там поют только: «Ох, миленок...»
— Этот хор известен по всей Сибири, — возвысил голос директор. — А ты его хаешь.
— Я его не хаю. Не тем мы занимаемся. Не открывать таланты надо. Что их открывать. Талант сам откроется. Делать нужно так, чтобы в людях исчезал покой. Тогда и таланты будут. Хотя, наверное, не у всех... Все равно не у всех.
— Времени у вас много свободного, вот вы и мечетесь, — сказал представитель. — Я буду в главке ставить вопрос. У станка бы постояли, меньше глупых мыслей лезло бы в голову.
— Неправда, — тихо сказал Перекурин.
— У тебя у самого в душе покой или как? — спросил директор.
— Нет в моей душе покоя.
— Что же ты стихи не пишешь?
— Вполне могу обходиться и без этого, потому и не пишу.
— А что же тогда нам, серым, делать? — съехидничал директор. — У меня вот тоже одни волнения, а что-то петь не хочется.
— Вы прекрасный организатор. В этом ваш талант.
— Ну будет, будет, — заскромничал директор. — Говорить хорошо. Что с планом делать?
— Ничего. Раз сама система неправильная, техника нам не поможет. На юг люди едут. Не до нас им.
Перекурин вышел. А когда дверь за ним захлопнулась, директор сказал:
— Ишь ты. Волновать сердца людей ему надо! Влюбился, что ли, мужик?
— Надо серьезно подумать... — начал представитель.
— Нет, я его в обиду не дам, — не дослушав, предупредил директор.
8
А Перекурин снова пошел к Управлению главного архитектора. Надо было ему увидеть Миру. Чтобы не думала она, что он просто поволочиться хотел. Чтобы знала она, что любит он ее. Любит! Чтобы успокоилась она, не боялась встретить его на улице, не боялась выходить на балкон.
В управлении уже начался обед, когда он зашел в комнату, где работала Мира. Там никого не было, кроме одной незнакомой женщины. Перекурин ничего не спросил и вышел. Он пересек улицу и стал ходить напротив окон здания. Еще раз зайти он не решался. Ведь какой стыд он испытывал при этом! И уйти отсюда он не мог. Не мог уйти, не увидев ее.
И вдруг за его спиной раздались шаги. Это была она. Он не видел ее, но уже почувствовал это. Обернулся. Ну, конечно же, это была она.
— Мира, — сказал он.
— Здравствуйте, — сказала она.
— Мира, здравствуйте.
— А я случайно посмотрела в окно, вижу, знакомый человек ходит. Я подумала, что вы пришли ко мне.
— Да, да. Я даже заходил в комнату, где вы работаете. Но вас там не оказалось.