Десять лет назад я написал роман «Слуга господина доктора». Временами все в этой книге кажется мне стихийным, нелепым, неуклюжим, каким-то противно-молодым (особенно в первых главах). Кажется, что такую прозу раньше публиковали в журнале «Юность». Когда я окончательно повзрослею и стану настоящим доктором — доктором филологических наук, я непременно напишу настоящий глубокомысленный роман, такой, чтобы его название издалека намекало на аккадскую клинопись из Берлин-Далем и подразумевало ироническую отсылку к ранней новеллистке Джойса. И чтобы композиционно он был похож на собор в Солсбери и предсмертную записку Т.С. Элиота. И чтобы в финале журналист Носов (похожий на моего друга, журналиста Глазова) раскрыл бы мне очи на то, что постинтеллектуальная литература всем надоела.
В моем романе нет ничего выдуманного. Я просто записывал всё, что со мной происходило. Роман получился интересным. И я, и мои друзья-филологи считаем, что настоящая жизнь интереснее, чем литература. Люди, которые не изучают литературу с филологической пристальностью, думают наоборот, вот почему они выдумывают романы с удивительным сюжетом, и вот почему эти романы скучно читать.
«Слуга г-на доктора» — очень большая книга про мою жизнь, полную невзгод и приключений. Всё в ней настоящее, хотя я не отказываю романисту в священном праве немного приврать для красоты слога, когда он пишет о себе. Желая разобраться в собственной биографии, на тот момент вовсе запутанной, я убил мелким шрифтом более тысячи страниц, не особенно заботясь проблемами сюжета и композиции. Роман оказался похож на большую и нелепую кротовую шубу: такую шубу никому в голову не придет надеть, но в руках умелого скорняка она могла бы превратиться в дюжину премиленьких шапок. Думаю, мне было бы разумно растащить мой роман на рассказы и повести, чтобы он стал интересен не только тем, кто любит меня.
Его название ничего не значит, оно возникло случайно, а потом оказалось, что не случайно. Я писал его с разных концов и не держал в голове единого плана. В общем-то, весь он начался как россыпь фрагментов, которые в будущем я рассчитывал связать в композиционное целое. Муза моя парила в бреющем полете, царапая крыльями землю, выдумывать мне не удавалось, и было даже не интересно — выдумывать. Как только знакомый эпизод заканчивался, я оставлял в рукописи пометку, везде одну и ту же, чтобы потом легче находить лакуны. Я писал: «Слуга господина доктора», — первую на ум пришедшую фразу, с чудачиной конечно, но и только. Никакого доктора, никакого слуги у меня и в мыслях не было. Строго говоря, эти слова можно перевести так: «я не знаю, что сказать». Когда писать было совсем нечего, я писал: «Слуга господина доктора», понимаете? И всё. Я написал более тысячи страниц именно тогда, когда полагал мою жизнь конченой, и сказать мне было нечего. Но когда ты понимаешь, что жизнь кончилась, она все еще почему-то продолжается. И что тогда делать? Мне нужно было что-то делать, когда уже ничего не поделаешь.
Я не думал, что когда-нибудь буду публиковать этот роман, и первые три года не давал его читать даже близким друзьям. Я писал его на пике суицидального отчаянья, но я всегда смеюсь, когда хочу выразить любые чувства. Так и получилось, что роман юмористический. Я определяю жанр моей книги «роман-сплетня», потому что я пишу про людей, которые живы и преуспевают. Кроме, конечно, тех, которые умерли или живут в нищете и безвестности. Одни персонажи повзрослели, другие постарели на десять лет. Я предложил им выбрать псевдонимы для своих героев. Они отшутились. Муля Зинченко сказал, что его устроит только псевдоним «Бриллиантов». Варя ни за что не хотела менять фамилию, но потом вспомнила, что у нее в поликлинике есть врач Великолепова. «Пожалуй, — сказала Варечка, — это бы мне подошло. Но вы же не можете как русский писатель так вот… прямо… Великолепова?» Я дал моим героям волю и называл их как им хотелось, ведь, в конце концов, этот роман написан не только мной. У Коллинза в романе «Женщина в белом» рассказ перемежается отчетами героев. Правда, Коллинз выдумывал свои отчеты, а я попросил героев рассказать от первого лица, как они видели мою тогдашнюю жизнь и друг друга. Из этих отчетов явствует, что открытая мной правда, быть может, не такая уж и правда.
Говорить правду о себе не получается, замалчивая судьбы окружающих. Поэтому я предаю публикации только две части огромного романа — те части, где я еще не совсем научился быть правдивым, а стало быть, не составлю ущерба репутации как моего круга, так и случайных людей, опрометчиво забредших в роман. Мне бы не хотелось, чтобы в этой книге кто-то искал повод для обиды, поэтому пришлось перевернуть верх дном имена, места, отказаться от иных эпизодов вовсе. Может быть потом, с разрешения героев, я опубликую остальные части книги. А может, не стоит этого делать…