Беа привела меня на Диагональ-стрит в свой день рождения в сентябре. Зачем она это сделала? Часто ее поступки казались мне совершенно необъяснимыми. (А зачем Чарли повез меня в Соуэто?)
Узкая странная улочка с тележками для фруктов, груженными бананами, помидорами, поздними апельсинами и ранней клубникой. Чернокожие мальчишки, истошными голосами зазывавшие покупателей. Маленькие грязные лавчонки. Лавки перепродажи, колониальные товары, обломки ушедших миров (бычья упряжь, плетки из слоновьей и носорожьей кожи, горы плетеных кнутов).
— Зачем мы пришли сюда? — спросил я. — Я знаю эту улицу. Я часто проезжаю здесь.
— Нет, ты не знаешь этих мест. Ты ничего не замечаешь, когда проносишься мимо. Я хочу показать тебе кое-что в твоем собственном городе. Это мой подарок на день рождения — тебе от меня. Другого случая может не быть, здесь скоро все снесут.
— Давно пора.
— Пошли, — сказала она, беря меня под руку. — К шаману.
Невероятно темная вонючая лавчонка с травами, высушенными головами страусов и обезьяньими хвостами, кожей змей и игуан, шкурами дикобразов, клювами, клыками, когтями и какими-то внутренними органами зверей — и все это под мрачным надзором высокого безобразного индийца, стоявшего в облаке благовоний за стойкой. Я вдруг попал в мир необычный и первозданный, чем-то похожий на мир старика, встреченного мною несколько месяцев спустя в лесу, но приведший меня в куда большее замешательство, ибо это случилось в центре города, который, как я полагал, хорошо знаю.
Беа сердечно поздоровалась со стариком, словно они были давно знакомы. Увидев ее, он на мгновение оттаял, но на меня продолжал глядеть угрюмо и настороженно.
— Что мы здесь ищем? — спросил я, почувствовав тошноту от всех этих запахов.
Я собираюсь купить кое-что, чтобы подсыпать тебе в кофе.
— Ты хочешь избавиться от меня?
Нет, хочу, чтобы ты в меня влюбился.
— А тебе не кажется, что я и так влюблен?
— Сомневаюсь. — Когда мы выходили из лавки, она помахала рукой угрюмому лавочнику. — Я думаю, что ты вообще не знаешь, что такое любовь.
Снова оказавшись на освещенной солнцем улице, в паутине звуков, сотканной свистульками мальчишек на тротуаре, я спросил у нее:
— Что ты имеешь в виду?
В том же легком, насмешливом тоне она ответила:
— Ведь для тебя любить, это, значит, обладать, верно?
— Мне очень жаль, если ты действительно так думаешь.
— Ах, Мартин, ты неисправим.
Она снова водрузила на нос темные очки, которые, к моему удивлению, снимала в лавке.
— Я не понимаю тебя, — резко сказал я.
— Ты не меня не понимаешь, а себя.
— Благодарю покорно, но себя я отлично знаю.
— Злюка.
Взяв меня под руку, она принялась насвистывать мелодию, которая звучала со всех сторон.
Чуть раньше, когда я тем же утром вручил ей свой подарок, ее поведение было столь же непонятным. Это был маленький золотой медальон, простой, старинный и дорогой. Она уже давно любовалась им в ювелирной лавке. Я надеялся обрадовать ее. Она не то чтобы была разочарована, но отнеслась к подарку как-то странно.
— Тебе не следовало дарить его мне.
— Но ты же говорила, что он превосходен.
— Он и был превосходен, пока не стал моим. Понимаешь?
— А теперь он твой.
У меня, должно быть, был весьма несчастный вид, ибо она тут же обняла меня и поцеловала. Вот тогда-то она и сказала:
— Пойдем, я тоже хочу подарить тебе кое-что, — и повела меня на Диагональ-стрит.
— Ты знакома с этим шаманом? — спросил я, когда мы уже вышли на привычные улицы в центре города.
— Не слишком хорошо.
— У него вид преступника.
— Возможно, так оно и есть. Но у него очень доброе сердце. Я однажды помогла ему на суде. Его обвинили тогда в торговле краденым.
— И ты поверила в его невиновность?
— Я просто помогла ему.
— Ты все больше напоминаешь мне Бернарда.
— Бернарду он тоже нравится, — мимоходом заметила она.
— Откуда он его знает?
— Я однажды водила его туда.
— Беа. — Я остановился. — Ты часто видишься с ним?
— Иногда, когда он сюда приезжает.