Советскому читателю интересно будет познакомиться с этой сатирической книгой, проникнутой духом протеста против милитаризма, идеями гуманизма и горячей любовью к русской литературе.
Сергей Львов
Бывает время, когда нельзя иначе устремить общество или даже все поколение к прекрасному, пока не покажешь всю глубину его настоящей мерзости…
— Батальон! Шагом марш! Ать — два, ать — два, ать — два, левой — правой, левой — правой, левой — правой, левой…
— Что ты делаешь? Кого ты муштруешь?
И Люциана, которая вошла в комнату, с удивлением посмотрела на мужа.
— Я? Муштрую?
Он поднял глаза на обои. В их серый, монотонный рисунок были вкраплены редкие золотисто-красные точки.
Люциана подошла к столу, на котором лежала тетрадь в твердом переплете — память об ушедших годах. Она осторожно взяла ее в руки и прочла:
«…и поэтому он не стал раздумывать, как увести переполненный пассажирский поезд с восьмого пути, да и можно ли его вообще увести. Вокзал могли начать бомбить каждую минуту. Необходимо было немедленно отвести поезд как можно дальше, в чащу, в поле, словом, куда-нибудь, где еще безопасно. Он начал действовать.
Как только стало ясно, — а благодаря последним событиям наблюдательность у всех необыкновенно обострилась, — как только стало ясно, что город и вокзал в эту ночь будут бомбить с воздуха, он тотчас принял свой собственный план. Правда, он был в военной форме и не имел уже официального права выполнять обязанности машиниста. Тем не менее, не медля ни минуты, он бросился к паровозу. Протискиваясь сквозь толпу растерянных и охваченных паникой пассажиров, он локтями прокладывал себе путь. До слуха его долетали обрывки фраз, приглушенные возгласы, окрики.
— Нахал этакий! — кричали на него встречные.
— Смотри, куда лезешь, идиот! — шипели другие, отшвыривая его назад. Голоса пассажиров охрипли от волнения и ужаса. Они не хотели погибнуть здесь.
Как только раздался сигнал воздушной тревоги, вымуштрованная поездная прислуга решила использовать предусмотренную расписанием остановку и, строго следуя инструкции, предложила пассажирам покинуть открытый перрон и укрыться в подвалах и погребах.
Брошенное всеми механическое чудовище тупо глазело на мятущуюся, обезумевшую толпу, которая то бросалась в вагоны, то кидалась обратно на перрон. Оставаться здесь, на вокзале, было все равно, что добровольно прыгнуть в раскаленную печь.
Уже явственно слышался рокот моторов в ночном небе, уже лучи прожекторов нервно рыскали по ночному небу, словно развешивая елочные украшения среди туч. Уже чувствовалось дыхание адского пламени, которое хлынет сюда через несколько минут. Тогда город превратится в кипящий адский котел. В нем будет свирепствовать огонь, который принесет с собою увечья, болезни и смерть.
Дети тоже, казалось, чувствовали приближение беды. Слезы текли по их бледным заспанным лицам. Многие потеряли в суматохе матерей и родных и остались без присмотра. Они стояли, глядя невидящими глазами, не чувствуя толчков и ударов. Ребятишки беззвучно плакали. Ведь им поручили стеречь багаж, а бегущие топчут его сапогами. Никто не обращал на них внимания. Каждый был занят только собой.
— Поезд сейчас отойдет! — орали бог весть почему некоторые, бросаясь сквозь окна и двери в затемненные купе.
— Поезд останется на перроне! Укрывайтесь в подвалах! — кричали другие. — Тут нет бомбоубежищ.
Выпрыгнув из вагона, они помчались словно наперегонки.
— Нет, уж лучше погибнуть здесь, — простонал старик, вцепившись костлявыми пальцами в холодный столб погасшего фонаря.
— Нет, уж лучше в погребок «У зеленого рынка», — прохрипел, задыхаясь, какой-то отец, увлекая за собой своих трех сынишек. Он немного знал этот город.
— О господи, если бы только ты не был на фронте! Куда же я денусь с детьми? — Молодая женщина прижала к груди серый шерстяной платок, из которого несся неумолчный писк. — Клаус, да где же ты? Клаус, не зевай! Держись крепче за мое пальто!
Всех жгла нестерпимая мысль об опасности. На всех лежал отсвет приближающегося жертвоприношения. Надменные вестники богов метали искусственные молнии из разверзшихся небес.
Только человек в поношенном солдатском мундире продолжал молча пробиваться вперед. Он насилу продрался сквозь клубок взбесившихся пассажиров, пробежал несколько последних метров и очутился возле паровоза. Похлопав рукой по горячей стали, словно желая внушить доверие чужому коню, он вскочил в будку машиниста, проверил реверс, попробовал дать пар.