Он больше не был рабом калифа, он был рабом собственных желаний, заложником своих чувств, которые столь внезапно, незаметно для него самого расцвели в его душе. И даже сам оттенок его прикосновений к телу калифа теперь изменился: его ласки стали чуткими, еще более чувственными, нежными, тягуче-медленными, такими, словно в них он отдавал самого себя.
И Амир не мог этого не заметить, дрожа от какого-то доселе ему незнакомого чувства, сам не замечая, как смотрит на Касима в такие моменты. И от его взглядов можно было сойти с ума. Когда кончики пушистых стрелок его ресниц дрожат, медленно приподнимаясь и обнажая взгляд темно-зеленых хризолитовых глаз, в которых плещутся кипучая страсть и нежность, в таком обворожительном, сводящем с ума, ярком, вожделенном коктейле невозможно устоять.
Он прижимал его к себе так отчаянно, когда Касим лежал на нем, двигался в нем, вместе с ним, растворяясь в нем, что его тело говорило за него самого, признаваясь в любви каждым встречным толчком, раскрываясь ему навстречу не похотливо, как раньше, а радостно и охотно. Амир больше не пытался напомнить ему, кто его хозяин, и даже здесь, в постели, будучи снизу, не боялся потерять свое положение господина, не пытался унижать колкими словами или приказами, он просто охотно следовал за ним на всё новые вершины блаженства, куда каждый раз его вел Касим, даруя свой собственный маленький цветущий рай. И теперь калиф знал, что никогда и ни за что на свете не откажется от этого рая, потому что только с Касимом он смог его постичь, только с ним он мог до него добраться.
И когда Касим опрокинул его на стол, скинув на пол кипу бумаг, которые разлетелись белыми перьями по всему кабинету, Амир лишь обнял его покрепче, обхватывая ногами его талию и с восторгом встречая горячую плоть, медленно проникавшую в него.
Калиф тихонько постанывал, спрятав лицо в изгибе шеи своего господина и раба, любовника и друга, запутавшись тонкими пальцами в черных, как сама бездна, волнистых прядях, подаваясь бедрами навстречу каждому его толчку, пока ослепительная волна удовольствия не окунула его в их общий, личный маленький рай вновь.
— Что имел в виду Заин, когда сказал, что уличный узнает уличного по глазам? — спросил Амир, сидя на коленях у своего телохранителя, который расположился в кресле и теперь сыто жмурился после пережитого наслаждения.
— Не знаю.
Амир запрокинул голову, чтобы видеть его выражение лица.
— Ты мне лжешь, — надув губы, заявил он.
Касим не выдержал и рассмеялся, потянувшись к нему за поцелуем, но калиф приложил к его губам свою ладошку и отвернулся.
— Не поцелую, пока не скажешь!
— Но я действительно не знаю.
— Нет, ты знаешь! Ты смотрел на этого мальчишку так… как будто… Как будто пытался что-то вспомнить! Что-то важное. Я видел.
— И ничего-то от тебя не скроешь, — фыркнул Касим, откинувшись затылком на спинку кресла. — Ты же знаешь, что я потерял память еще до того, как оказался у того работорговца. Так что я действительно ничего не помню.
— Совсем-совсем ничего? — как-то разочарованно вздохнул Амир, вдруг поймав себя на том, что раньше его не волновал этот факт, а сейчас его снедало любопытство. Он хотел узнать о своем телохранителе как можно больше.
— Совсем ничего, — с улыбкой ответил Касим и погладил его по голове.
Отчего-то этот вроде бы и покровительственный, и в то же время такой нежный жест поразил калифа почти до самого сердца. Так не гладят детей. В этом жесте не было ни капли снисходительности. Скорее… так гладят очень близких людей, к которым испытывают бесконечную нежность и… любовь?
— Ладно, — пробормотал Амир, потрясенный своими догадками и мыслями. Такая область отношений была для него неизведанной, опасной, непривычной, но… он все это время неосознанно стремился ее познать, потому что сидеть на коленях у желанного мужчины, нежась в тепле его надежных объятий, просто иметь возможность потереться щекой об его обнаженное плечо, запрокинуть голову и, конечно, получить поцелуй или поймать ответный взгляд, полный сдержанной, страстной нежности, было не просто приятно. Калиф вдруг понял, что чувствует себя абсолютно счастливым. И именно это его испугало.
Он соскользнул с коленей Касима, наклонившись за своими шароварами и радуясь, что завеса длинных черных волос скрывает выражение его лица, и принялся одеваться в молчании.
— Амир?
Юноша испуганно вскинулся при звуке своего имени, но не обернулся. Продолжая стоять к нему боком, низко наклонив голову, он принялся натягивать свою тунику.
— Ты ведь не обиделся на меня? — настороженно спросил Касим, наклоняясь вперед и пытаясь заглянуть ему в лицо. С его калифом никогда не знаешь, чего ожидать в следующую минуту — взрыва ярости и ревности неизвестно к чему, или же внезапной страсти и горячих ласк.
— Нет, — поспешно ответил калиф. — Просто… — Он лихорадочно пытался придумать причину такой неожиданной смене своего настроения; к счастью, спасительная идея пришла ему в голову почти сразу. — Дети. Я… совсем о них забыл. Я же не давал приказа расположить их в какой-нибудь из комнат, а они наверняка хотят спать, — пробормотал он.
Касим нахмурился, услышав такой сомнительный ответ, и тоже стал одеваться.
— Уверен, им нашли комнату.
— Я все равно хочу их проведать, — настойчиво произнес Амир. — Ты иди… ложись. Я только загляну к ним и вернусь в спальню.
— Я не могу оставить тебя одного.
— Касим, мне ничего не угрожает, — несколько раздраженно ответил калиф. — Я же в собственном дворце, в конце концов! Что мне может угрожать, когда весь периметр дворца стерегут ребята Расула?
Нахмурившись еще больше, мужчина пожал плечами, не в силах постичь такой внезапной перемены настроения своего любовника.
— Хорошо, как скажешь, мой господин, — ответил он и направился к двери.
Проводив его взглядом, Амир подождал, пока за ним закроется дверь, и устало прикрыл глаза, вздохнув с некоторым облегчением. Он знал, чего испугался. Стать зависимым от другого человека. Он всегда боялся именно этого, вот почему держал всех на расстоянии. Когда Касим успел так глубоко врасти в его сердце, стать неотъемлемой частью его самого, как рука или нога? Если его не было рядом, Амир чувствовал себя неуютно, дискомфортно, словно чего-то важного не хватало, словно он забыл что-то в своих покоях. Например, собственную голову.
И впервые в жизни калиф не был уверен в себе, не знал, что делать, был растерян и испуган, чувствуя себя маленьким беспомощным ребенком. И уже одно это состояние пугало его до дрожи в коленях. Он всегда был уверен в своих силах, ведь он — правитель целого царства, он сильный, он не имеет права сомневаться в себе. Он тот, за кем стоит целый народ, который ждет его решений. Но если он испугается, то как же сможет править? Отец учил его, что правитель не должен быть близок ни с кем, иначе его решения уже не будут целиком его решениями. Близкий человек сможет влиять на него, управлять им. И Амир, верный своему слову, данному самому себе в тот день, когда отец умер, до сих пор никого к себе не подпускал. Теперь же все внезапно, резко, пугающе изменилось. И самое страшное… Амир упустил тот момент, когда это произошло.
Теперь ему предстояло самое трудное — научиться доверять, если он хотел, чтобы Касим остался с ним. А этого он делать никогда не умел. Тем более после предательства Рашида.
И решить, так кто же для него Касим — просто раб для утех и телохранитель, или нечто гораздо большее, было очень сложно. Амир попросту боялся принимать это решение. Особенно сейчас, когда его душевное равновесие сильно пошатнулось. Он боялся сделать неверный шаг, чего раньше никогда не случалось, потому что калиф никогда не сомневался в своих приказах. И сам следовал им беспрекословно.