Меня повели по длинным полутемным коридорам, куда слабый свет проникал лишь через дверные проемы расположенных вдоль них комнат. Поэтому я чуть не ослепла, когда мы повернули и вошли в большой зал. Он был выше всех тех помещений, какие я раньше видела. Яркий дневной свет лился через решетки окон, устроенных наверху, прямо под потолком. Я невольно закрыла глаза, ослепленная резким светом. Когда же я их снова открыла, то вскрикнула и в ужасе отскочила в сторону. Еще немного, и моя нога попала бы в широко разинутую пасть льва. Старуха заметила мой испуг и засмеялась.
– Боишься, гусиная служанка, боишься? – злобно спросила она. Конечно, ведь у вас ничего подобного нет.
Решительными шагами она подошла ко льву и наступила ему прямо на затылок. Зверь, однако, даже не вздрогнул и не издал ни звука. Не лаяли собаки, гнавшиеся за хищником, не двигались газели, прыгавшие перед ним, не били крыльями птицы, порхавшие в зарослях папируса, – все это и еще многое другое, как живое, простиралось у моих ног, и тем не менее было неподвижным и мертвым.
Что все это значило? Возможно, какое-то волшебство, которым пользовались люди? А вдруг старуха одним движением глаз могла оживить этих зверей, которые, как заколдованные, неподвижно и бездыханно лежали на полу? Чтобы змея, например, ужалила меня в пятку или сокол вонзил когти в мое плечо? Я осторожно выбирала дорогу на пестром каменном полу. Тогда я не могла и представить, что вскоре перестану обращать внимание на всех этих животных точно так же, как Аменет, которая помирала со смеху, видя мой испуг. Ведь она, потехи ради, еще подбавляла масла в огонь, показывая мне одного опасного зверя за другим и страшным голосом подражая их крикам.
Мы обе были так поглощены всем этим – я своим страхом, а Аменет жестокой игрой, которую она вела со мной, – что совсем не заметили, как к нам приблизилась какая-то фигура. Только после недовольного: «Что это значит?» – старуха вздрогнула и замолчала, а я, наконец, смогла остановиться и, как бы ища помощи, уцепилась за одну из больших деревянных колонн, которые поддерживали потолок зала.
– Новенькая… – заикаясь, ответила Аменет, – ее прислал мне Сенмут… она пасла гусей… и такая глупая, что боится нарисованных зверей!
Однако встреченная нами женщина не обратила внимания на эти слова, а подошла ко мне.
– Не бойся, – сказала она, и ее голос звучал совсем не так, как голос старухи, – ведь эти звери не живые! Они всего лишь нарисованы краской на каменном полу – только для красоты, понимаешь?
Но я стояла и смотрела на нее. Красота! Пестрые, бездыханные животные у наших ног, высокие колонны, льющийся из широких окон яркий свет, в котором во всем своем великолепии переливались краски… и не только на каменном полу, но и на стеках, на потолке – повсюду сияние зеленого и синего, ржаво-красного и золотого… и среди всего этого – она в белом одеянии, обвивавшем ее стройную фигуру, с широким ожерельем, лежавшим на плечах наподобие сверкающего воротника, с нежными руками, ничем не угрожавшими глазами и устами, произносящими добрые слова! «Люди! пронеслось у меня в голове. – Все в них красиво!» Я решилась посмотреть в лицо женщины и увидела, что, хотя она и была несколько моложе моей матери, усталые складки уже пролегли от крупного носа к тонким губам. Я даже осмелилась взглянуть в ее глаза, похожие на темную воду, в которой преломляется свет звезды. Я подумала: «И они добрые? Не только красивые, но и добрые?» Я уже отпустила колонну, которую все время судорожно обнимала, и уже открыла рот, чтобы ответить, но тут внезапно заметила, что золотой обруч, державший черные волосы женщины, сделан в виде змеи, которая подняла голову, как будто собираясь напасть. Я опустила глаза и промолчала, и женщина прошла мимо меня.
Она пересекла все помещение, а я следила за ней взглядом, пока она не исчезла в дверном проеме. Почти все это время Аменет, как в оцепенении, стояла на одном месте. Затем она порывисто обернулась, так как снова послышались шаги. На этот раз с полной охапкой цветов пришла Небем-васт.
– Я принесла букеты, – сказала она, а старуха коротко приказала:
– Идем!
Она схватила меня за руку и потащила за собой. Небем-васт шла вслед за нами. И тут скорее самой себе, чем девочке, Аменет сказала:
– Она говорила с ней! Царица с гусиной служанкой! А со мной ни слова!
Наконец мы пришли в покои Нефру-ра. На ложе из лилейно-белых подушек, под пестроткаными покрывалами спала девочка, которая вчера играла со мной. Обе женщины опустились к ее ногам и запели – при этом голос Аменет звучал довольно неприятно:
Небем-васт расставила искусно подобранные букеты в большие глиняные вазы.
Аменет же начала расчесывать волосы царской дочери. Но Нефру-ра захныкала:
– Где же Ба? Она причесывает лучше, чем ты! Ты всегда так рвешь волосы!
Аменет нахмурилась.
– Ба заболела, – коротко сказала она. – А ты сиди спокойно, тогда не будет больно!
И она взялась за гребень.
Мне было жалко царевну, попавшую в недобрые руки старухи, и я обрадовалась, когда та наконец-то закончила. Затем мне пришлось держать дощечку с красками для косметики, а потом, когда глаза и щеки Нефру-ра были подкрашены, – и зеркало. Все, что я брала в руки, было красиво, очень красиво: гребень, вырезанный из слоновой кости, дощечка для красок из просвечивающего насквозь зеленого камня, в котором был вырезан настоящий цветник, а зеркало – из блестящего металла с ручкой, заканчивающейся женской головкой. Но когда я тайком поставила его перед собой, то почти испугалась. Кто это? Заострившийся нос? Втянутые щеки? Эти глубоко запавшие, горящие глаза? Незнакомо и тревожно смотрело на меня мое собственное отражение. Я покраснела, как будто меня застали за чем-то нехорошим, и опустила глаза. Но было ли изображение, увиденное мною в зеркале, красивым или безобразным – этого я не могла понять.
Наверное, за одну-единственную неделю при царском дворе я узнала больше, чем за целый год, когда пасла гусей у себя на родине. Я научилась безбоязненно ходить по разрисованному каменному полу, освоилась с залами, дворами и длинными коридорами дворца и быстро поняла, в какие помещения я имела доступ, а какие находились под запретом. Я выучила утренние и вечерние песни, которыми услаждали мою маленькую госпожу, и очень скоро по несомненным признакам на ее лице стала угадывать, была ли она в хорошем или дурном настроении. Я научилась обращаться с гребнем и красками для глаз, играть в мяч и шашки. Я быстро догадалась, что для меня было лучше проигрывать, чем выигрывать, но что и при проигрыше мне не следовало легко сдаваться. Я научилась управляться с опахалом в те жаркие дни, когда не дул желанный северный ветер. Часто руки у меня горели как в огне, ведь силы в них было еще мало, а передышки не полагалось.
Всему этому меня обучила не Аменет. Та лишь бранила и даже била меня, если я что-нибудь делала неверно, а ока в это время была поблизости. Гораздо больше обо мне заботилась Небем-васт. Я спала рядом с ней на лежанке, на той самой, где лежала Ба в день моего появления. Теперь ее там уже не было, и я заняла ее место. Аменет, поскольку болезнь девочки не проходила, несмотря на всяческие заклинания, отослала ее назад к матери, торговавшей овощами в северном предместье. Через несколько дней мы узнали, что она умерла.